Стоит только замолчать - Джесси Болл

ко: Никто никаким способом не мог бы узнать…

инт.: А приговор – господин Ода выслушал его в таком же состоянии духа, как выслушивал все остальное?

ко: Приговор, как вам известно, гласил, что его надлежит повесить. Он будет заключен в тюрьму и какое-то время подождет, а затем будет повешен. Некоторые говорили, что в этом случае надо проявить снисхождение ввиду его молчания, ввиду отклонений от нормы в его поведении. Возможно, он был сумасшедший? Мне не казалось, что он сумасшедший, и судьям тоже не казалось. Никто в зале не считал его сумасшедшим. Дело суда – вершить правосудие, вот единственное средство, которым располагает общество, когда все остальные средства отброшены. Как вы станете вершить правосудие? Здесь мы имели двенадцать…

инт.: Одиннадцать, по-моему.

ко: Да, да, одиннадцать жертв. Кто должен был говорить от их имени?

инт.: Ну, а оглашение приговора? Оно на него подействовало?

ко: Заметно – нет, так, чтоб заметно, не подействовало. Полагаю, он сознавал, что дело идет именно к этому. Ни для кого из нас это не стало неожиданностью.

инт.: Я прочту вам вслух то, что вы написали по этому случаю.

Вы написали: “Так завершается долгая душераздирающая история Исчезновений в Нарито. Увы, в финале нам известно так же мало, как было известно в начале. Мы нашли, кого в этом винить, но у нас не прибавилось возможностей для конкретного ответа на вопрос: «Где наши пропавшие родственники и по какой причине их увели?» Таковы тайны, которые Ода Сотацу, по-видимому, унесет с собой в могилу. Пусть там они не дают ему покоя”.

(Короткая пауза.)

инт.: Как это вам теперь?

(Диктофон отключается.)

[От инт. В этот момент Ко Эйдзи предпочел прекратить интервью.]

В тот день я вышел из дома Ко Эйдзи и пошел, петляя, через промзону. Шел очень долго, в конце концов нашел дорогу назад, к гостинице, где остановился. Когда я туда пришел, у гостиницы на скамейке сидела его дочь. Она сказала, что ее отец хочет рассказать мне еще кое-что. Готов ли я вернуться туда с ней, прямо сейчас? Я согласился, и мы поймали такси. Это было приятно – ехать в такси с молодой женщиной, которая, совершенно очевидно осталась недовольна мной и тем, как я обошелся с ее отцом. Ей не понравилось, что ее отправили с таким поручением. Когда мы подъехали к дому, она отперла дверь, и мы поднялись по лестнице. Она провела меня к отцу и снова удалилась. Собственно, даже не знаю, была ли она дочерью Ко Эйдзи. Возможно, она была его ассистенткой или личным секретарем. Об этом я, разумеется, не спрашивал. Однако могу предположить, что, будь она его помощницей, она бы не столь неохотно разъезжала по его поручениям. Как знать? Я уселся и включил свой диктофон.]

≡

ко: Давайте пока об этом не волноваться.

(Достает доску для игры в сёги.)

ко: Играете?

инт.: Так себе. У меня гораздо лучше получается…

ко: …играть в западные шахматы, полагаю?

(Смеется.)

инт.: Да, определенно.

ко: Знаете, как ходят фигуры?

инт.: Да. По-моему, да. Возможно, вам придется напомнить мне одно-два правила.

ко: Тогда давайте сыграем одну партию.

[Мы сыграли три партии в сёги, и каждую я продул с треском. После игры мы некоторое время сидели, не говоря ни слова. Ассистентка Ко Эйдзи принесла нам какой-то горячий напиток. Освещение постепенно менялось: вдоль всех шоссе и проспектов загорались уличные фонари. Вдалеке, на воде день не угасал дольше всего, но в конце концов угас даже там – пожалуй, только там он угас в полной мере.]

ко: Мне не нравится, чем он закончился, наш разговор. Вот почему я пригласил вас вернуться.

инт.: Наш разговор?

ко: Наш разговор. Не нравится мне эта концовка. Я имею еще кое-что сказать. И вот что я скажу: в то время, когда Сотацу воздерживался от пищи, я заглянул в тюрьму.

инт.: Чтобы увидеть Сотацу?

ко: Чтобы его увидеть.

инт.: И что вы увидели?

ко: Он был усталый и слабый, но надзиратели его разбудили. Меня сопровождал старший надзиратель смены, и они устроили грандиозный спектакль – театрализованно подали Оде еду, которую он есть не стал. Это было необычно, и тогда у меня возникло какое-то странное чувство. А теперь, полагаю… ну-у, понимаете ли, неясно, даже теперь неясно, как все обстояло на самом деле.

инт.: На самом деле…

ко: На самом деле – морили его голодом или нет. Но перед ним поставили эту еду, а он не стал ее есть. Я это видел. Мой фотограф сфотографировал его, и мы ушли. Я заглянул ему в глаза, ну, или попытался. Однако… я ничего не увидел. Казалось, он меня вообще не видит. Наверно, в его глазах я ничем не отличался от остальных.

инт.: Но вы отличались от остальных?

ко: Я был журналистом. Я пытался увидеть, что за всем этим стоит.

инт.: Но даже в этом вы…

ко: Да, даже тогда я потерпел неудачу.

инт.: Можете ли вы сказать…

ко: Я хочу, чтобы вы знали: мне было не так-то легко – не так легко, как кажется по текстам в газетах. Мы знали так мало. Я просто… просто не мог это понять. Что ж…

(На записи еще минуту длится молчание, а затем устройство отключается.)

После судебного процесса Ода Сотацу был переведен из полицейского участка, где его держали раньше, в настоящую тюрьму. В этой тюрьме его поместили в так называемую камеру смертников. Ода Сотацу не стал обжаловать ни вердикт по своему делу, ни приговор к казни через повешение. Просто жил себе и жил, как раньше, в молчании. Родные не навещали его в тюрьме – только его брат Дзиро приезжал при любой возможности. Была еще одна посетительница – Дзито Дзоо. Но об этом будет рассказано ниже, во второй части книги. Пока же мы охватим последние месяцы жизни Оды Сотацу. Имеющиеся у нас сведения об этом периоде исходят от Дзиро, а также почерпнуты из интервью, которые я взял у отставных надзирателей.

[От инт. Тем временем Дзиро прослышал, как я брал интервью у его отца, прослышал о споре, который (как показалось его отцу) разгорелся между нами. Похоже, восстановив его отца против себя, я завоевал у Дзиро какое-никакое доверие. Он стал держаться со мной куда более радушно и открыто. На самом деле ему хотелось прочесть расшифровку интервью с отцом. Этого я, разумеется, разрешить не мог. Он предостерег меня, что, как говорят многие, его отец выжил из ума и я никоим образом не должен принимать мнения отца всерьез, хотя он, естественно, понимает, что я, должно быть, включу их в свое описание произошедшего. Он пригласил меня в свой дом в другом районе префектуры Осака. Я могу пожить там несколько дней и получить всю остальную информацию, которая мне требуется. Он проведет там с женой и детьми три недели, что-то наподобие отпуска. Он будет к моим услугам. Меня глубоко тронуло то, как он со мной переменился. Я немедленно смекнул, что мне давным-давно следовало бы непреднамеренно оскорбить его отца, если это принесло столь важные плоды. Это, первое интервью (первое во второй серии интервью) проводилось на свежем воздухе, в беседке на участке Оды Дзиро.