Открой свою судьбу с монахом, который продал свой "феррари" - Робин С. Шарма

Мое предназначение — служить. И делать то, что назначено мне судьбой, ту работу, для которой я послан на Землю, это для меня чистая радость и величайшее наслаждение. Справедливо замечание Вудро Вильсона: «Мы здесь не только затем, чтобы заработать себе на жизнь. Мы здесь, чтобы сделать мир разнообразнее, расширить его горизонты, дать ему надежду и цель. Мы здесь, чтобы обогатить мир. Забывая об этой задаче, мы делаем себя беднее».

— Хорошо, Джулиан. Обещаю, я буду хорошим учеником. Буду слушать каждое мудрое слово. Буду меняться так, как ты скажешь. Спасибо, что ты нашел меня. Большое спасибо. Я чувствую, моя жизнь уже никогда не будет прежней.

— Да, ты не ошибаешься на этот счет, друг. Встречаемся завтра утром в отеле «Кью». Тогда начнется наш первый урок.

— Это же один из моих отелей, — засмеялся я.

— Знаю, — улыбка сияла на лице Джулиана. — Я остановился в нем. Как я уже говорил, нет ничего дурного в том, чтобы получать удовольствие от красоты материального мира. Только не ставь материальное во главу угла.

— Уф, я рад, что ты сказал. Не так уж весело было бы пробуждаться к лучшей жизни, зная, что придется отказаться от всего, что я с таким трудом достиг. Моя моторка, например, доставляет столько радости. Так приятно скользить по воде в хороший солнечный денек. На секундочку мне показалось, ты скажешь мне, что единственный путь к просветлению — продать все и поселиться где-нибудь на горе в полной изоляции.

— Ты знаешь, мне кажется, что часто это не более чем отговорка. Каждый может достичь некоторого душевного равновесия, отгородившись от мира и проводя жизнь в одиночестве. Никто и ничто не может манипулировать тобой, когда ты один. Никогда не забуду рассказ о монахе, который прожил семь лет в одном монастыре Тибете в полнейшем уединении. Он по целым месяцам ни с кем не говорил, приводил в порядок свои мысли и изгонял из них всякую скверну. Наконец, он почувствовал, что достиг просветления. Знаешь, что он тогда сделал?

— Расскажи.

— Он вернулся в Нью-Йорк. В тот же день он пошел за покупками и, не прошло и пары минут, как он уже испытывал сильнейший стресс: гудки автомобилей, гигантские толпы, безумная суета — все это напугало его. Вряд ли так должен реагировать просветленный человек. Я не говорю, что тишина и уединение не важны для восстановления связи со своим высшим «я». Халиль Джебран, блестящий философ, написал: «Большее величие и чистота в том, чего не произносят уста. Тишина освещает наши души, шепчет нашим сердцам и соединяет их. Тишина отделяет нас от нас самих, заставляет вознестись к вершинам духа и приближает к Небесам».

— Красивые слова, — сказал я, наслаждаясь глубоким смыслом сказанного.

— Так и есть. Тишина и одиночество необходимы, чтобы не упустить ни одну из возможностей, которые посылает тебе жизнь. Но настоящее мужество и сила характера требуется тому, кто решит достичь просветления прямо здесь, посреди мегаполиса. Настоящая мудрость нужна для того, чтобы найти внутреннюю гармонию там, где ты есть.

— А как же монахи, у которых ты жил? Как бы они реагировали, окажись они в Нью-Йорке? — я не сдержал любопытства.

— Это мудрецы Сивана. Немногим удается отыскать их. Они живут в строжайшем уединении. И они, должен тебе сказать, действительно достигли просветления. Где бы им ни довелось оказаться, с чем бы ни привелось столкнуться, уверяю тебя, они не утратят внутреннего равновесия. Они просто чародеи, эти мудрецы. Никогда мне уже не встретить подобных людей.

Джулиан смотрел себе под ноги.

Я догадался, что он скучает по этим людям.

— В котором часу мне приходить в «Кью»? — мягко спросил я.

— В пять утра.

— Шутишь?

— Стал бы я шутить такими вещами, амиго, — Джулиан моргнул, оживляясь. — Хочешь монашеской мудрости — веди себя как монах. Мудрые люди верили, что самое раннее утро магическим образом предназначено для обучения и погружения в себя.

И с этой истиной на устах Джулиан подошел ко мне, быстро обнял и широкими шагами пошел по коридору в своем развевающемся одеянии. Несколько минут я не двигался с места в молчании. Я буквально не мог пошевелиться. Не мог поверить в свою удачу. Как раз тогда, когда я отчаялся найти ответы на свои вопросы, настоящий Мастер вошел в мою жизнь.

Я выходил из зала, как вдруг мой взгляд остановился на кожаном бумажнике, который кто-то обронил на пол. Я поднял его, собираясь отдать охраннику или ночному сторожу. Однако любопытство толкнуло меня открыть бумажник и проверить его содержимое. И неспроста. В нем не было ни денег, ни кредиток, ни удостоверения личности. Бумажник был пуст, если не считать листка, лежавшего в отделении для банкнот. Это была вырезка с газетной статьей, в которой рассказывалось о Джулиане и его приключениях. Я вытащил ее. Последние два предложения были подчеркнуты красным. В них говорилось: «Джулиан Мэнтл, монах, который продал свой „феррари“, верит в благотворную силу духа. Ему удалось раскрыть истины, по которым строится прекрасная жизнь. Если тебе повезет, ты можешь быть его следующим учеником».

Я сложил листок и спрятал его в нагрудный карман, тот, что поближе к сердцу.

Вообрази себе, что цель жизни — твое счастие, — и жизнь жестокая бессмыслица. Признай то, что говорит тебе и мудрость людская, и твой разум, и твое сердце: что жизнь есть служение Тому, Кто послал тебя в мир, и жизнь становится постоянной радостью.

Л. Н. Толстой

Спал я плохо — ворочался в постели всю ночь, непродолжительный отдых подарил мне самые странные сны за всю мою жизнь. Мне приснилось, что я бегу по улицам голый. Потом я видел, как лечу с моста в море, запертый в своей машине. И, наконец, я обрел способность летать. Думаю, в каждом из этих снов был скрыт какой-то смысл. «Сны — это язык души», — где-то я прочел. Бег по улицам голышом мог означать стремление стать более уязвимым и сбросить маску, заглянуть за тот фасад, который я выстроил, чтобы вписаться в общество, быть как все. Возможно, за ним скрывалось желание стать более естественным, смешанное со страхом раскрыться. Сон про тонущую машину, вероятно, раскрывал те страхи, которые появились у меня после того, как я расстался с Джулианом. Я начал сомневаться в его словах. Смогу ли я изменить свою жизнь? Раскроется ли моя судьба, если я займусь самопознанием? Правда ли, что большинство людей обрекли себя на ханжескую жизнь, отказавшись от того блестящей доли, которая была им уготована? А Семь ступеней пробуждения, о которых говорил Джулиан. Я верил Джулиану, его острый ум не вызывал сомнений, но то, о чем он говорил, иногда звучало так фантастично…