Деды и прадеды - Дмитрий Конаныхин

— им приходилось не переползать через тела убитых, а ползти зигзагами между трупами. Ещё надо было искать патроны. Или целые гранаты. Надо было подобраться на бросок гранаты. Вернее, бутылки. С каждым днем сил становилось меньше — не так, как неделю тому назад, когда циркач Синичкин «работал минометом», бросая гранаты из нашего окопа прямо в немецкий. (Жаль, третьего дня снайпер «снял» Синичкина.) Теперь им надо было добираться на тридцать метров ближе.

Хорошо было слышно, как немцы переговаривались, увлечённо поливая свинцом промёрзшее поле. Пахнуло чужим жилищем, чужой жизнью. И кофе. Совершено домашний запах сводил живот, натягивал жилы в горле, заставил тела живых дрожать ещё сильнее. Филиппов подполз ближе к Скворцову Тот, вдавив рот в плечо мертвеца, смотрел влево — где Жорка примерялся к броску, разжигая запал. Ему нельзя было промахнуться, бутылка — не граната, сама не взорвется.

Бутылка, попыхивая веселым дымком, закувыркалась в воздухе.

Нежно зазвенело стекло, и истошный вопль горящих пулемётчиков заметался по окопу. Дальше все уже было всё равно — одиннадцать теней рванулись на сполохи живого огня. Сырников упал на бруствер и начал выцеливать серые тени, выпрыгивавшие из блиндажа в окоп. Филиппов продрался мимо Скворцова, который, расстреляв обойму, бил прикладом в распростёртое на дне окопа тело. Филиппов полз на четвереньках, обшаривая подсумки на телах, время от времени срывал и бросал гранаты с длинными ручками за очередной поворот окопа. Отвратительно пахло горящей человечиной и рвотным ужасом. Над головой в сторону уползающих немцев зарычал немецкий МГ-34 — ребята нашли две коробки лент. Всё произошло за несколько секунд.

Вдруг из-за поворота вывалились две фигуры, ударились о стенку окопа и стали поливать из автоматов. Филиппов вырвал из рук лежавшего под ним трупа винтовку и точным, по-плотницки коротким, экономным ударом впечатал приклад в лицо первого, затем тычком ударил под каску второму и тут же выронил бесполезное оружие, глядя на свои ладони, разорванные в клочья очередью.

Вдруг на него упал Жорка. Было слышно, как он несколько раз выстрелил за угол.

— Филиппов? Ранен? — затормошил Жорка, — Ползти можешь? Давай! Уходи! Уходи отсюда!

Он вытянул руку с автоматом вдаль окопа и, не глядя, зашарил под собой по телам двух свалившихся немцев.

— На! — Жорка протянул Филиппову полплитки шоколада.

— Жорка…

— А, чёрт, у тебя ж руки! — Жорка сел на немца, положил шоколад себе на колени, перехватил автомат в левую руку и правой начал ломать плитку и кормить Филиппова, который жадными губами схватывал с ладони сладкие крошки.

Жорка наклонился, пихнул за шиворот Филиппову ещё две галеты.

— На, Филиппов, держи! Ползи отсюда, слышишь! Сейчас, суки, опять полезут, ползи, — он запнулся. — Скажи нашим, Жорка с Литейного им кланяться велел, — вдруг хихикнул он не к месту.

И Филиппов, как рак, пополз на четвереньках назад по окопу, оставляя за собой длинный кровавый след…

Откуда только силы взялись, но назад они прибежали бегом — можно было не скрываться, — надо было выбираться из-под миномётного обстрела, который немцы обрушили на свои передние окопы. Ещё пару минут было слышно, как короткими очередями отстреливался Жорка, потом раздался короткий вскрик. Глухо бухнула граната, и всё затихло.

Назад вернулось шестеро. Четверо — те, кто на своих ногах, — приволокли и Сырникова, и Филиппова, потерявшего сознание от потери крови. Рота перевалилась через бруствер и упала на головы людей, скорчившихся в окопе.

— Новенькие… — пробормотал Сырников, разглядывая белеющие лица. — Сколько вас?

— А вы кто такие?! — раздалось в ответ.

— Кто? Мы-то? Да мы тут местные, за продуктами к немцам ходили, пока вы по полю шастали, — засмеялся Скворцов. Он затягивал бинт на правой руке Филиппова. — Шнапс хотите?

— Шнапс?

— Да, — Сырников протянул немецкую фляжку. — На вот, держи. Сходили в магазин.

Скворцов зубами открутил пробку и осторожно прижал горлышко к губам Филиппова. Шнапс потёк по губам, но немножко огня потекло в горло. Филиппов закашлялся.

— Живой. Терпи, казак, атаманом будешь, — улыбнулся Сырников, разматывая грязные бинты на ноге.

— Отправить его надо. На ту сторону, — махнул рукой Скворцов.

— А вот стемнеет и отправим. Только денёк продержимся. И точно отправим.

— Да. А где Серёжка?

— Который?

— Да тот, с пулеметом?

— А-а-а. Там Серёжка, там лежит, — махнул рукой Сырников куда-то в сторону немцев, — на вот, возьми хлебушка.

Новенькие напряженно слушали этих двоих, не понимая, как это так может быть. Как? Ведь сами они только что вышли из непрерывного ужаса переправы, проползли это поле, нет, они, конечно, понимали, что если они проползли это поле, то эти полкилометра совершенно точно были нашей землёй. Кто-то же держал оборону… Но всё равно новенькие не могли поверить, что эти свалившиеся им на голову, истощённые люди с чёрными лицами, только вернувшиеся оттуда, могут так, по-домашнему, как будто после рабочей смены, разговаривать — о немцах, о бое, о пути на тот берег — как о чём-то само собой разумеющемся и обычном. И что их всего шестеро.

Филиппов обессилено привалился спиной к осыпавшейся стенке окопа, пряча забинтованные культяшки на животе, стараясь отогреть онемевшие пальцы. Он упёрся затылком, сдвинул каску, чтобы не мешала, и смотрел на небо, по которому, серым по серому, проносились низкие облака. Снежинки влетали в окоп, замирали и медленно ложились на его ноги, не тая.

Грохот обстрела нарастал, разрывы мин стали удаляться и приближаться по полю. Удары тяжелых снарядов встряхивали окоп. Люди прижимались друг к другу, прикрывая оружие от осыпающегося песка.

Начался новый день.

Ему нельзя было замёрзнуть — надо было добраться домой. Он только теперь смог думать о доме. Опять — о доме.

Надо было добраться.

К Варе, к маленькому Николеньке.

Он уснул.

Глава 5

Пятнадцатый

Отдельный штурмовой стрелковый батальон № 15 или просто — Пятнадцатый штрафбат, задыхаясь матерным рёвом, подполз к высоте, возвышавшейся на окраине Орши, словно прыщ на лице земли.

Господствовавшая высота сдерживала наше наступление, расплескавшееся по низинам, балкам и перелескам, обжигавшееся о частый сухой ружейный треск, угрюмую тараторку