Подозрительные пассажиры твоих ночных поездов - Еко Тавада

Будто волна крутит тебя, подхватывает и выбрасывает наружу. С глухим звуком ты шлепаешься на промерзшее поле. Душераздирающий рев поезда оказывается где-то сбоку. Сейчас тебя переедет поезд, это конец. Вжимаешь голову в плечи, затаиваешь дыхание, ждешь, но поезд проносится рядом с тобой. Беда миновала. Медленно поднимаешь голову: в полной темноте виден хвост поезда, из-под которого вылетают огненные искры.

Теперь твое сердце сжалось от ужаса. Ты выпала из поезда. Ты — совсем одна — лежишь посреди сибирского поля, где тебе остается только замерзнуть. До завтра никаких поездов не будет. Если даже пройдет товарняк, как ты сумеешь дать знать о себе? Хотя на тебе толстый тренировочный костюм, в котором ты спала, холод уже крадется по шее. Никакого шарфа у тебя нет. Ужас. В первый раз ты оказалась на грани смерти. Пробуешь оглядеться — ничего не видно. Ни одного дерева. Где-то там, далеко, ночь чуть меняет окраску, это, наверное, линия горизонта. Ты близорука, словно птица, но очки твои остались в поезде. Тебя могут спасти только рельсы. Если пойти по шпалам, выйдешь к деревне. Может быть. Наверное, до нее далеко, но это все-таки лучше, чем замерзнуть прямо здесь.

С этими мыслями ты и сделала первый шаг. Ветра не было, но воздух сопротивлялся — ты словно упиралась в ледяную стену. Впереди будто кто-то играл на дудке, но так далеко, что нельзя было разобрать, что это за звук. Быть может, это где-то выли дикие звери.

По мере продвижения вперед телу становилось теплее. Глаза немного привыкли к темноте, впереди справа ты увидела пять больших деревьев. Они были похожи на пальцы, проросшие из-под земли. Ты прибавила ходу, оставила их позади, продолжила свой путь по шпалам. Потом увидела впереди несколько сбившихся в кучу домишек. «Наконец-то!» — подумала ты, и ком подкатил к горлу. Впрочем, этот спазм тут же благополучно миновал — словно всхлип, словно чих. На эмоции у тебя не оставалось времени. Окна домов были занавешены, за ними — ни огонька. И только в четвертом по счету окне, если присмотреться, был виден тусклый свет. Ты прижалась лицом к стеклу. Сквозь щель в занавесках едва угадывалась будто бы жилая комнатка. В ней было темно, но за полуоткрытой дверью в ее глубине горел свет. Что там — кухня? Клубился пар, спиной к тебе стоял коренастый мужчина. Похоже, он был занят готовкой. Ты побежала к крыльцу, изо всех сил заколотила кулаками в дверь. Из-за нее послышался приятный низкий голос, дверь приоткрылась. Увидев твое лицо, мужчина будто испугался тебя — ты же испугалась, что он сейчас закроет дверь. Но вместо этого он обвел фонарем вокруг твоего лица, застыл, и его собственное лицо приняло удивленное выражение. На своем убогом русском, помогая себе руками, ты поведала ему о падении с ночного поезда. Понял он тебя или нет, осталось для тебя загадкой, но мужчина все-таки широко открыл дверь и кивком пригласил войти.

На дощатом полу валялись два истертых коврика. Скромный некрашеный деревянный стол, стулья, буфет. Никаких электрических приборов. На стене — небольшое зеркало. Печка топилась углем, на плите стояла кастрюля. Из нее поднимался кисло-сладкий пар — будто в ней варились яблоки. На вопрос, что там варится, хозяин вместо ответа налил содержимое в пиалу и поставил перед тобой на стол. В пиале была какая-то желтая кашица. Обжигая язык, ты стала хлебать ее деревянной ложкой и почувствовала, как внутри тебя начинает расти горячий ком. Ты вспомнила книжку русских сказок с картинками — у трех медведей в этой книжке были точно такие же ложки. Хозяин нацедил из самовара кружку кипятку, бросил заварки, поставил перед тобой огромную сахарницу. Покончив с кашицей, ты вздохнула с облегчением и приступила к чаю. Ты уже совсем позабыла, как тебе было холодно.

Мужчина вытащил откуда-то старую книгу. От нее дохнуло пылью и плесенью. Географический атлас мира. Он был очень старым: бумага побурела, как осенние листья березы, великая Британская империя расползалась по свету. Ты ткнула пальцем в Иркутск: «Вчера я была здесь». Потом перевела палец чуть восточнее. «Я ехала в поезде, мне захотелось в туалет, я открыла дверь и…» — приступила ты к рассказу, но глагола «падать» ты не знала, а потому изобразила пальцем человечка и сбросила его с края стола вниз. Хозяин рассмеялся, похлопал тебя по плечу, сказал нечто вроде «чувствуй себя как дома». По крайней мере, ты его так поняла. Вдруг ты обнаружила какое-то щекотание в груди и озноб. Тут твой взгляд остановился на зеркале, висевшем на стене. Ты увидела в нем мужской затылок, но было в нем что-то странное. «Что это?» — подумала ты, мужчина в зеркале повернул шею, и перед тобой предстал женский профиль. Испугавшись, ты посмотрела на хозяина. Он ничуть не изменился. Открытое, неразговорчивое лицо одинокого мужчины за пятьдесят. За щетиной скрывается белая и нежная кожа. Ты снова посмотрела в зеркало: интеллигентная городская женщина лет сорока с небольшим. Горделивая, с тонкими чертами, с жестким взглядом. Единственное, что объединяло ее с мужчиной, — ощущение некоторого одиночества. У тебя поплыло перед глазами. С поезда ты уже свалилась, падать было уже вроде некуда, но тебе казалось, что настоящее падение еще впереди.

Покончив с чаем, хозяин похлопал тебя по плечу, сказал: «Иди за мной». За буфетом обнаружилась здоровенная кадка. Оттуда поднимался горячий пар. «Искупайся!» — сказал хозяин. Тебя охватило нехорошее предчувствие, но хозяин застыл перед тобой, как статуя со скрещенными на груди руками, — вид его не допускал возражений. Если станешь упрямиться, он запихнет тебя туда насильно. Если зеркало отражало его истинный облик, тогда бояться нечего. Даже если перед тобой сейчас его настоящее лицо, бояться тоже нечего. Пугало то, что эти лики не совпадали. Возле бочки постелена старая шкура. Это был медведь. Наверное, хозяин сам убил его. Пригляделась: вот и морда. Она кого-то напоминала. Но вспомнить ты не могла и забеспокоилась. Может, морда похожа на лицо проводника в поезде? Нет, вряд ли. Может, она похожа на лицо студента из соседнего купе? Тоже нет. Ты еще раз повертела головой, сказала: «Хорошо. Большое спасибо». Хозяин удовлетворенно кивнул. Он и не думал оставлять тебя одну. Выхода не было.

Раздеваясь, ты увидела, что стала гермафродитом, но это не слишком испугало тебя. Что бы с тобой ни приключилось — все это было предопределено давным-давно. Ты всегда это знала, просто делала вид, что не знаешь. Вода оказалась не так горяча, как можно было бы подумать, судя по валившему от нее пару. Ты перенесла через край левую ногу, потом правую, села на корточки — живот пошел складками. Прижала колени к груди — вода покрыла их. Между пухлыми грудями, опустив глаза вниз, ты отчетливо видела колыхающийся мужской член. Неужели ты мужчина и женщина одновременно? Ты сидишь в горячей воде. В странной позе. А что думает обо всем этом хозяин? Ты поднимаешь глаза: он по-прежнему стоит со скрещенными руками и с самым серьезным видом наблюдает за тобой. Он непременно рассердится, если ты не вымоешься. Ты плещешь для вида правой рукой на плечи и слегка трешь их, но хозяина не обмануть, он продолжает смотреть на тебя и хмурится. Делать нечего. Помыться — что может быть проще? Но ты не можешь вспомнить, как, какими движениями ты всегда мылась. Смотришь на свое отражение в воде — это женское лицо или мужское? И женское, и мужское одновременно. Ни то ни другое. Оно мокрое, никак не разобрать. Если стереть полотенцем капельки воды, станет понятнее. Напрягаешь живот и хочешь подняться, но рука хозяина возвращает тебя обратно. Ты боишься его: он крепко сжал губы, вертит головой. Хочет сказать: еще не время, мойся как следует! Если бы ты сейчас посмотрелась в зеркало, что бы ты увидела? Женщину? Или мужчину? А может, ты побоялась бы даже взглянуть на свое отражение? Вместо того чтобы остынуть, вода становится еще горячее. Если так будет продолжаться, из тебя получится супчик. Наверное, под бочкой есть топка. Съеденная тобою кисло-сладкая кашица начинает бродить по телу, в нижней части возникает какое-то беспокойство. Это предвестник расширения и роста. Влагалище набухает и расширяется, мужской член наливается и встает. Мало того: из крестца вырастает похожий на кисть художника хвост, ляжки покрываются чем-то похожим на пластинки панциря броненосца. С каждым толчком крови тело надрывно поскрипывало — оно росло. Таз, казалось, вот-вот расколется. Нагнеталась не только кровь — неизвестно, что это было: лимфа, пот или слюна — словом, некая жидкость переливалась через края, наполняла нижнюю часть тела, ты хотела подняться, но вытянутая рука осаживала твою голову вниз, и ты снова плюхалась в бочку. В горячую воду. Она поглощала тебя, нечто, что вытекало из тебя, перемешивалось с внешним, тебе становилось все равно, но некий голос твердил: не делай этого, нельзя, нельзя переступать этой черты, нельзя, стыдно, прекрати, возврата не будет, только раз сделаешь так — будет поздно, немедленно прекрати! Но другой голос очаровывал, притуплял волю, шептал другое: пусть будет так, пусть будет так, отдайся своему телу, не сопротивляйся, плыви по течению, отдайся потоку, плыви туда, куда тебя несет, твоя воля никому не нужна, доверься минуте, сделай так, не противься…