Флорентийский монстр - Марио Специ

Отделаться от Специ, «монстролога» из «Ла Нацьоне», оказалось не так легко. Он прибыл с кинодокументалистом под предлогом, что хочет сделать фильм о добрых делах приюта для бывших заключенных. После лестного для священника интервью, задав для вида еще несколько вопросов другим обитателям приюта, он наконец встретился лицом к лицу со Стефаном Меле.

Первый взгляд обескураживал: еще не старый сард расхаживал по комнате крошечными нервными шажками на прямых ногах, и казалось, он вот-вот опрокинется. Чтобы подвинуть стул, ему требовалось почти сверхъестествённое усилие. Невыразительная улыбка, застывшая на его лице, обнажала кладбище гнилых зубов. Он мало напоминал бездушного убийцу, который пятнадцать лет назад умело и хладнокровно умертвил двух человек.

Интервью поначалу шло туго. Меле был насторожен и полон подозрений. Но мало-помалу он оттаял и стал спокойнее относиться к двум «киношникам», радуясь, что нашел наконец сочувственных слушателей, перед которыми можно откровенно выговориться. Он даже пригласил их в свою комнату, где показал старые фотографии своей «хозяйки» (как он называл убитую им жену Барбару) и их сына, Наталино.

Но едва Специ коснулся истории давнего преступления, ответы Меле стали уклончивыми. Он подолгу бормотал что-то невнятное, как будто выговаривал все, что приходило в голову. Дело казалось безнадежным.

Под конец он сказал странную фразу:

— Им надо бы найти тот пистолет, не то будут еще убийства… Они будут убивать дальше. Они будут убивать…

Перед уходом Специ Меле вручил ему подарок — почтовую открытку с изображением дома с балконом, под которым, как рассказывали в Вероне, Ромео открылся в любви к Джульетте.

— Возьмите, — сказал Меле, — я «парный человек», а эта пара — самая знаменитая в мире.

«Они будут убивать…» Только на улице до Специ дошла странность употребленного Меле множественного числа. Меле повторял «они», словно речь шла не об одном Монстре. Почему он мог решить, что их несколько? Это наводило на мысль, что он не один участвовал в убийстве жены и ее любовника. У него были сообщники. Очевидно, Меле полагал, что эти сообщники продолжают убивать пары любовников.

Тогда Специ осознал тот факт, который уже был известен полиции: преступление 1968 года не было убийством из ревности. Это было групповое убийство, клановое убийство. Меле был не один на месте преступления, у него были сообщники.

Не мог ли кто-то из этих сообщников стать Флорентийским Монстром?

Полиция начала поиски тех, кто мог оказаться рядом с Меле в ту роковую ночь. Эта стадия расследования заставила их углубиться в историю странного и жестокого сардинского клана, к которому принадлежал Меле. Появилось выражение «Pista Sarda» — сардинский след.

Расследование сардинского следа осветило любопытный и почти забытый эпизод итальянской истории — массовую эмиграцию с острова Сардиния на материк в шестидесятых годах двадцатого века. Многие из тех иммигрантов осели в Тоскане, навсегда изменив характер провинции.

Перенестись в Италию начала шестидесятых означает совершить путешествие не на сорок пять лет назад, а дальше и глубже во времени. Италия тогда была другой страной, миром, теперь окончательно исчезнувшим.

Единое государство, созданное в 1871 году, было составлено из различных княжеств и феодов: древние земли на скорую руку подшили в единую нацию. Население говорило на шестистах языках и диалектах. Когда итальянский народ избрал диалект Флоренции «государственным языком», на нем в действительности могли говорить всего два процента итальянцев. (Флоренцию предпочли Риму и Неаполю, потому что ее язык был языком Данте.) Еще в шестидесятых меньше половины граждан владели стандартным итальянским. Страна была бедной и изолированной, еще не оправилась от тяжелого ущерба, нанесенного Второй мировой войной, страдала от голода и малярии. Немногие из итальянцев жили в домах с водопроводом и электричеством, владели машинами. Чудо промышленного и экономического возрождения современной Италии только начиналось.

В 1960-х наиболее отсталой областью Италии были голые, выжженные солнцем горы в глубине острова Сардиния.

Той Сардинии далеко было до Коста Смеральда, ее гаваней и яхт-клубов, до богатых арабов на лужайках для гольфа и приморских вилл за миллионы долларов. На острове существовала изолированная культура, отвернувшаяся от моря. Сарды испокон веков боялись моря, потому что оно веками приносило им лишь смерть, грабителей и насильников. «Кто пришел с моря, ограбит», — гласила древняя сардская поговорка. С моря подходили корабли из Пизы, украшенные христианским крестом, чтобы вырубить сардинские леса для верфей. С моря появлялись черные фелуки арабских пиратов, похищавших женщин и детей. А много веков назад — так говорила легенда — с моря пришла гигантская волна цунами, смывшая прибрежные селения и навсегда загнавшая островитян в горы.

Сардинский след привел полицию и карабинеров в те же горы, на много лет назад, в селение Виллачидро, уроженцами которого были многие члены клана Меле.

В 1960 годах почти никто на Сардинии не говорил по-итальянски. В ходу был особый язык островитян, логудорский, считавшийся старейшим и наиболее чистым из романских языков. Сарды с полным равнодушием относились к законам, которые устанавливали для них «эти итальянцы», как называли они жителей большой земли. Они жили по собственным неписаным законам, по барбаджийскому кодексу, зародившемуся в древней области центральной Сардинии, называемой Барбаджа. Эта область относилась к самым диким и малонаселенным в Европе.

Центральной фигурой барбаджийского кодекса был мужчина «баленте» — вольный разбойник, коварный, искусный и отважный, сам бравший от жизни все, что ему понадобится. Воровство, особенно угон скота, было согласно барбаджийскому кодексу похвальным деянием, если урон несло другое племя. Такое воровство рассматривалось не просто как прибыльное дело, но и как акт мужества, поступок настоящего баленте. Вор доказывал свою хитрость и превосходство над соперником, каковой по справедливости расплачивался за свою неспособность усмотреть за своим скотом и своим имуществом. Сходным образом оправдывалось и похищение, и убийство. Баленте внушал страх и почтение.

Сарды, в особенности пастухи, которые большую часть жизни проводили в изоляции, кочуя с пастбища на пастбище, относились к итальянскому государству как к оккупантам. Если пастух, повинуясь кодексу баленте, нарушал закон, установленный «чужестранцами» (итальянцами), он, спасаясь от позора тюремного заключения, становился человеком вне закона, присоединяясь к группе таких же беглецов и разбойников, скрывавшихся в горах и грабивших селения. Но и оказавшиеся вне закона продолжали тайно жить в своих селениях, где им давали укрытие и принимали радушно, больше того, с восхищением. Бандит выделял односельчанам часть добычи и никогда не разбойничал на своей территории. Жители Сардинии видели в разбойниках доблестных защитников их прав и чести общины против иноземных угнетателей. Разбойники становились объектами почти легендарного почитания, романтическими и героическими персонажами.