Лицо ее закройте - Филлис Дороти Джеймс

В комнате была какая-то необычная без­ликость. Воздух в ней хранил запахи дет­ских комнат – талька, детского мыла, теп­лых пеленок. Но сама девушка совсем не проявилась в том, что окружало ее. Нет обыч­ного беспорядка, как бывает в комнате жен­щины, на что он рассчитывал. Ее личные вещи лежали аккуратно по своим местам, но не несли никакой информации. Ком­ната эта была прежде всего детской со скром­ной постелью для матери малыша. На полках стояло несколько книжек – по уходу за ре­бенком. Полдюжины журналов – для ма­тери и домохозяек, а не для юных работ­ниц, чьи интересы, конечно же, более ро­мантичны и разнообразны. Он достал один журнал с полки, полистал. Из него выпал конверт с венесуэльской маркой. На нем значился адрес:

«Д. Пуллен, эскв.

Коттедж Роза, Нессингфорд-роуд,

Литтл Чадфлит. Эссекс, Англия».

На обратной стороне карандашом были написаны три даты – 18-е, среда; 23-е, по­недельник; 30-е, понедельник.

Перейдя от книжной полки к комоду, Далглиш выдвинул по очереди ящики и вни­мательно изучил содержимое, перебирая вещи привычными движениями. Все они были в безупречном порядке. В верхнем ящике лежали только детские вещи. Большин­ство – вязаные, чистые и выглаженные. Во втором лежало нижнее белье девушки, сложенное аккуратными стопками. В тре­тьем, нижнем ящике его ждал сюрприз.

– Что ты на это скажешь? – спросил он Мартина.

Сержант молча подошел к шефу с быс­тротой, неожиданной для его полноты. Ухватил своей лапищей одну вещицу:

– Похоже, ручная работа, сэр. Сама обшивала. Тут целый ящик. Сокровище про­сто!

– Конечно. И не только белье. Ска­терти, ручные полотенца, наволочки, – говоря, он перекладывал их.

– Довольно-таки трогательная рукодельница, Мартин. Месяцы работы, а результаты заточены в лавандовые пакеты и оберточную бумагу. Бедная крошка. Думаешь, это все было пред­назначено для Стивена Макси? Мне как-то трудно себе представить такие скромные салфетки на столе в Мартингейле.

Мартин взял одну салфетку и оценива­юще разглядел ее.

– Боюсь, не о нем она думала, когда вышивала. Он ведь только вчера сделал ей предложение, если верить Маннингу, а трудилась она над этим месяцами. Моя матушка тоже так вышивала. Заметит ды­рочку в материи, потом обошьет и выре­жет серединку. Ришелье или еще как-то называется. Очень красиво – если вам вообще рукоделие по душе, – добавил он, поскольку шеф явно не разделял его эн­тузиазма. Он склонился над салфетками в ностальгическом восторге, потом положил в ящик.

Далглиш подошел к окошку в эркере. Широкий подоконник был на высоте по­чти трех футов. На нем валялись осколки крошечных стеклянных животных: бескры­лый пингвин лежал набоку, а хрупкая так­са была расколота надвое. Один только си­амский кот уцелел в этой разрухе и посвер­кивал синими глазами.

Две самые большие, средние секции окна с щеколдой открывались наружу, водосточная труба огибала точно такое же окно шестью футами ниже, которое выходило на выло­женный плитками внутренний двор. Лю­бому, более или менее ловкому человеку не представляло особого труда спуститься вниз. Да и подняться вверх нетрудно. Дал­глиш еще раз отметил, что этот вход – или выход – был укрыт от посторонних глаз. Справа от него высокая кирпичная стена, почти невидимая за ветвями буков, уходила к подъездной аллее. Прямо пе­ред окном на расстоянии тридцати ярдов возвышались старые конюшни с симпатич­ными башенками. За окном можно сле­дить только из-под открытого навеса. Сле­ва – видна небольшая часть лужайки. Там кто-то копался. На пятачке, вокруг ко­торого натянута веревка, трава не то вы­топтана, не то подстрижена. Даже из окна Далглишу видны были куски дерна и ко­ричневая почва. Сержант Мартин подо­шел к нему и ответил на его молчаливый вопрос:

– Здесь доктор Эппс устраивал аттрак­цион «Шалаш сокровищ». Он его на од­ном и том же месте устраивает вот уже двадцать лет. Вчера здесь был церковный праздник. Почти все флажки сняли – викарий лю­бит, чтобы к воскресенью было прибрано, но еще день-два понадобится, пока полный порядок наведут.

Далглиш вспомнил, что сержант был из здешних мест.

– Вы здесь бывали? – спросил он.

– В этом году нет. Почти всю прошлую неделю дежурил. Никак не можем разобраться с тем убийством на границе. Теперь-то дело идет к концу, но я был просто при­кован. Мы с женой обычно приезжали сюда раз в год в день церковного праздника, но то было до войны. Тогда все по-друго­му было. Сейчас, думаю, и без нас об­ходятся. По-прежнему полно народу. Лю­бой мог познакомиться с девушкой и выз­нать у нее, где она спит. Так что нелегкая работенка предстоит тому, кто станет вы­яснять ее передвижения вчера днем и ве­чером.

По тону его ясно было, что он рад, что это предстоит не ему.

Далглиш никогда не строил теорий на основании собранных фактов. Но те, ко­торыми он сейчас располагал, не позволя­ли ему придерживаться столь утешительной версии о неизвестном случайном пришель­це. На теле не обнаружено следов.изнаси­лования, никаких примет ограбления в доме тоже нет. В мыслях он все время возвра­щался к запертой двери. Предполагается, что члены семейства Макси были в правом крыле дома в семь утра в тот день, но не исключено, что кто-то из них, равно как и незнакомец, мог слезть по водосточной трубе или спуститься по лестнице.

Труп увезли – покрытый белой простыней застывший округлый силуэт на носилках, теперь его предназначение – нож патоло­гоанатома и пробирки биохимика. Маннинг ушел позвонить в отделение. Далглиш и Мартин продолжали терпеливо осматривать дом. Рядом с комнатой Салли была ста­ринная ванная комната – глубокая ванна обшита красным деревом, вдоль одной стены тянется громадный сушильный шкаф с реб­ристыми перекладинами. Три другие сте­ны были выклеены изящными цветистыми обоями, пожелтевшими от старости, на полу лежал хотя тоже старый, но вполне подхо­дящий по рисунку и не очень протертый ковер. В этой комнате нигде не спрячешься. С лестничной площадки вниз спускались вы­стеленные грубыми половиками ступени, заканчиваясь коридором, обшитым панелями, одним концом» он упирался в кухню, а дру­гим – в главный холл. У самого подножия этой лестницы – тяжелая дверь, выходив­шая на юг. Она была приоткрыта, и Далг­лиш и Мартин после прохлады Мартингейла очутились в летнем зное. Церковные коло­кола вдали возвещали начало воскресной ут­рени. Звон, такой отчетливый и мелодич­ный, доносился из-за деревьев, он напом­нил Мартину воскресенья в деревне, где он провел детство, а Далглишу – что пред­стоит еще столько всего, а утро, можно сказать, на исходе.

– Надо заглянуть в конюшни, осмот­реть западную стену, ту, что под ее окном. А потом на кухню. И начнем допрос. У меня такое ощущение, что человек, которого мы ищем, спал прошлую ночь под этой крышей.

Макси со своими двумя гостями и Мар­та Балтитафт ждали в гостиной, когда их станут допрашивать, – ждали под неусыпным оком сержанта, примостившегося у дверей в небольшом кресле; он являл собой несок­рушимое спокойствие в отличие от хозяев дома. Его поднадзорные по целому ряду причин хотели бы узнать, сколько их еще заставят ждать, но никто не задал этого вопроса, чтобы не выдать своего волнения. Им сказали, что приехал сыщик старший инспектор Далглиш из Скотленд-Ярда и скоро придет к ним. А насколько скоро – никто спросить не решался. Феликс и Дебора не переоделись после верховой прогулки. Прочие были одеты наспех. Они почти ничего не ели с утра, а теперь вот сидели и ждали. Заняться чтением – значит выказать свое бессердечие, играть на пианино – дико, говорить об убийстве – неумно, а о чем-то еще – противоестественно, потому они хранили гробовую тишину. Феликс Херн и Дебора сидели на диване, но поодаль друг от друга, потом он наклонился и шепнул ей что-то на ухо. Стивен Макси стоял у окна спиной к собравшимся. Положение обязывало его, как цинично сформулиро­вал Феликс Херн, прятать лицо и демон­стрировать затылком опущенной головы немую печаль. Четверо из наблюдавших за ним многое бы отдали, чтобы узнать, была ли его печаль подлинной. Элеонора Макси сидела невозмутимо в кресле поодаль. Нельзя сказать, что она онемела от горя или погрузилась в свои мысли. Она была очень бледна, но паника, ненадолго овладевшая ею у дверей Салли, сейчас оставила ее. Ее дочь отме­тила, что она заставила себя переодеться и теперь предстала переддомочадцами и гос­тями почти в обычном своем виде. Марта Балтитафт тоже сидела в сторонке, на краешке стула, мучась от безделья и бросая гневные взгляды на сержанта, который, по ее ра­зумению, был виновником ее мук – зас­тавил сидеть в присутствии хозяев, да еще в гостиной, когда работы невпроворот. Утром она больше других сокрушалась, напугалась до ужаса, когда обнаружили девчонку, а сейчас всю эту канитель воспринимала как личное оскорбление и сидела мрачная, кипя от негодования. Кэтрин Бауэрз была само спокойствие. Она достала из сумочки ма­ленький блокнот и временами делала в нем записи, будто восстанавливая в памяти ут­ренние события. Ее уравновешенный, спо­койный вид никого, конечно, не мог об­мануть, но все завидовали ее выдержке. Каждый был предоставлен, в сущности, сам себе и думал о своем. Устремив взгляд на сложенные на коленях сильные руки, мис­сис Макси думала о сыне.