Ш-ш-а... - Пол А. Тот

Может быть, придет день, когда все это свалят, взорвут, разнесут в прах железным ядром. Может быть, за миллион лет люди вновь соберут битое стекло, искореженные трубы, сложат из кусков целое в прежнем, по их представлению, виде, только, как бы ни старались, ничего не выйдет, потому что они будут складывать взорванные обломки.

Тут я понял, что это чертовски удобное место, чтобы спрятать Шарашку.

– Мужик, – сказал я Дерьмоеду, считая, что такое обращение должно ему нравиться, – ты про Шарашку когда-нибудь слышал? Это такая фабрика, где выдумывают слова. Знаешь, как разговаривают чернокожие.

– Чернокожие?

– Ну да. Называется Шарашка.

– Не говори со мной, мать твою.

Пикап неожиданно с визгом затормозил, шофер, должно быть, хорошо посмеялся, ткнувшись в ворота.

– Когда-нибудь, – сказал Дерьмоед, – убью сукина сына.

Он отодвинул щеколду на дверце, мы вылезли.

– Знаете, куда идти? – крикнул шофер в окошко.

Дерьмоед молча направился к фабрике. Я пошел следом, думая, что если и быть с кем-то рядом, то лучше уж с Дерьмоедом. Вскоре мы оказались на пыльной немощеной стоянке, по-прежнему шагая через нее к зданию. Возникло впечатление, что, сколько б ни шел, к фабрике не приближаешься. Подошли к будке с охранником внутри. Он кивнул Дерьмоеду, бросил на меня хорошо знакомый подозрительный взгляд.

– Со мной, – кивнул Дерьмоед.

– Шутишь? – сказал охранник.

Мы с Дерьмоедом прошли мимо. Отчасти я себя чувствовал маленькой шавкой рядом с бульдогом. И непонятно, какого черта Дерьмоед постоянно трясет головой. Хотя я уже, как всегда, чувствую себя не на своем месте, на этот раз в фабричном мире, где все кажется отрезанным от неба. Просто очередной день, когда я про себя думаю, что ничего нельзя знать в этом проклятом мире. Пробую складывать. Итог всегда одновременно равняется нулю и миллиону.

Я хочу просто знать одну твердую, настоящую вещь, но она никогда не дается мне в руки. Подхожу ближе, начинает фокусироваться, а в последний момент ускользает, именно когда кажется почти реальной. Все перепробовал, ничего не вышло.

Иду теперь к фабрике-башне, которая глядит на меня сверху вниз, самая что ни на есть реальная чертовщина, какую когда-нибудь в жизни видел, и все-таки ускользает, как прочее. Нисколько не прочней облака или дымки над дорогой в жаркий летний день. Обман. Все трещит по швам, расползается. Таков мир – взорванный, похожий на чертежи, разлагающие машину на части. Мир – разваливающаяся машина, включая деревья, траву, остальное. Даже здоровенный Дерьмоед постоянно распадается. Это слышится в его проклятиях. Распад его угнетает, он знает, что не сильнее меня… в долгосрочной перспективе.

Все это приходит на ум из-за возникающего впечатления, будто фабрика кусками на меня рушится, пока я подхожу. Кривая, искореженная, как скомканный листок из школьной тетрадки с домашним заданием по геометрии. И жарче, чем в аду. Шея Дерьмоеда раздулась, вспотела. Слышно, как он чертыхается, сыплет проклятиями. Думает то же самое, что и я?

– Посмотри на чертову постройку, Дерьмоед.

– Чего в ней такого?

– Проклятье, она валится от жары.

– Дурак, мать твою, заткнись к черту.

Подошел какой-то тип, ткнул пальцем в кучу мусора и древесной коры:

– Начинайте разгребать вот это дерьмо.

Чертовски удачный способ заинтересовать работников. Не лучше ли сказать: «Джентльмены, куча дерьма огромная и тяжелая, за уборку следует платить гораздо больше, да такие уж мы долбаные скупердяи. Позвольте хотя бы, я вам помогу». По-моему, было бы гораздо лучше.

– Ладно, – сказал я, чувствуя себя немножко крупнее, увереннее обычного. Возможно, рядом с Дерьмоедом соскреб с себя что-то. – Не поцелуешь ли мою белую задницу?

Он прищурился, скривил губы:

– Что это ты тут сейчас сказал, черт возьми?

Дерьмоед оглянулся:

– Пуласки! Что за…

– За каким дьяволом мне тратить время, перетаскивая кучу дерьма? У меня деньги есть в банке. На хрен такую работу.

Дерьмоед схватил меня за руку.

– Слушай, старик, ты чего? Иди домой. Лучше просто…

– Я в отключке, – сказал я. – Ничего не знаю, и ты тоже.

Охранник повертел дубинкой, как бы рисуя мишень на моей голове.

– Я должен верить себе! – заорал я. – Себе в первую очередь, прежде всего себе!

– Ну ладно, – сказал Дерьмоед. – Пошли. – Схватил меня за руку, потащил прочь.

– В задницу дерьмо про геометрию, башня валится, слишком жарко, расквасится, в кисель размажет все вокруг.

– Только заткнись, – сказал Дерьмоед. – Заткнись ко всем чертям.

– Я тебе сейчас задницу отобью, будь я проклят. Рей Стиль…

Он уже зажал мне рот ладонью. Чувствуется вкус пота, лосьона, которым он, видно, пользовался.

Я сказал:

– Лукамалукадалукапалукамууууууу!

Перед тем как собраться с силами и вышибить меня со стоянки, Дерьмоед сунул мне в карман двадцатидолларовую бумажку.

Пока я отряхивался от паутины, все трое так и стояли тараща глаза. Я вытащил двадцатку, взглянул, крикнул:

– Это еще за что?

– Уходи, старик, – сказал Дерьмоед. – Проваливай отсюда к чертям.

Время от времени я прихожу в себя. И сейчас сообразил – будь я проклят, – что за всеми фабричными делами позабыл про чековую книжку.

Рванул в ломбард, не столько ради денег, сколько из-за того, что фактически только что изображал из себя крупную шишку с кучей денег. Если на самом деле у меня их нет, то соврал еще хуже, чем мир мне врет. В чем, черт возьми, упрекать мир, когда я в ответ ему вру? Пожалуй, не скажешь, чем моя ложь отличается от мирской.

И вот я в ломбарде. Смотрю на комиссионера, а кажется, будто по-прежнему вижу фабрику, только на этот раз у нее есть рот.

– Мне чековая книжка нужна, – говорю я ему.

– Чековая книжка? – Мышцы расползлись, словно руки изобразили улыбку. – Что ж, я тебя предупреждал насчет денег и чековой книжки, причем с тех пор прошло уже несколько дней, правда?

– Перестаньте. Прошу вас. Она мне нужна.

– У меня здесь коммерческое предприятие, а не Армия спасения.

– Что? Я вовсе не говорю, что служу в армии. Просто хочу получить обратно чековую книжку.

– Знаешь что? Ты ее не получишь.

– Что? Почему?

– Потому что я говорю: не получишь.

– Господи боже, но мне нужны деньги.

– Работу не нашел?