Три метра над небом. Трижды ты - Федерико Моччиа

– Входите.

Она одета сдержанно и выглядит спокойной. В руках у нее папка.

– Я принесла вам вот это: авансовые платежки на подпись для двух новых форматов, которые по вашим указаниям написал Антонелло.

– Да, спасибо, положи их сверху.

Я указываю на красный столик.

– Закрой дверь. Спасибо.

Она собирается уходить.

– Нет-нет, останься здесь. Или, может, ты торопишься уйти?

Я вижу, как она краснеет. Это замечает даже Джорджо. Он меняется в лице, словно говоря: «Черт, я не знаю, почему, но ты в любом случае прав».

– Садись же, садись…

Джулиана садится на стул в середине кабинета, напротив моего стола. И я начинаю прохаживаться, поворачиваясь к ней спиной.

– Ты не спросила меня, понравилась ли мне выставка Бальтюса.

– Правда. Но я видела, как вы стремительно вошли и закрыли за собой дверь, думала, что вы не хотите, чтобы вас беспокоили.

– Ты права, но сейчас ты здесь, можешь меня об этом спросить.

Я оборачиваюсь и пристально на нее смотрю. Она глядит сначала на меня, а потом – на Джорджо, словно ищет у него помощи; но, не найдя никакой поддержки, глубоко вздыхает и начинает говорить:

– Вы ходили на выставку? Она вам понравилась?

Я смотрю на ее руки. Они лежат на коленях. Джулиана сдержанная, воспитанная, выглядит элегантно, но если хорошенько приглядеться к ее шее, то можно увидеть, как ускорился пульс. Я улыбаюсь.

– Она мне очень понравилась, но я не понимаю, сколько мог стоить билет.

Она смотрит на меня, поднимает бровь, улыбается и удивленно качает головой.

– Да нет, это был бесплатный билет… Это было приглашение.

Внезапно я становлюсь жестким, холодным.

– Знаю. Я имел в виду, во сколько обошлось той даме – пригласить меня через тебя.

– Но, честно говоря…

Я жестом показываю ей, чтобы она больше ничего не говорила, закрываю глаза, а потом их открываю и пристально на нее смотрю. Молчу. Может, она начинает понимать, каким я становлюсь, когда теряю над собой контроль. Но я все еще говорю с ней спокойным тоном, четко выговаривая слова.

– У тебя есть единственная возможность. И я повторю это всего один раз: «Сколько она тебе дала?»

Тогда Джулиана делано смеется, почти фыркает.

Я мгновенно кидаюсь к ее стулу и кричу во все горло:

– Джулиана, не пудри мне мозги! Это важно.

Джорджо Ренци подскакивает на кресле. Она бледнеет, сглатывает слюну, понимает, что положение серьезное, очень тяжелое.

Потом за ее спиной звучит голос Джорджо – спокойный, но твердый:

– Пожалуй, тебе стоит говорить.

В кабинете повисает глубокая тишина, никто не дышит. Джулиана начинает играть с указательным пальцем левой руки, нервно его царапает, трет, делает на нем ранку, пытается как-нибудь подрезать несколько кусочков кожи вокруг ногтя и, не поднимая головы, признается:

– Она мне дала пятьсот евро.

Я смотрю на Джорджо, улыбаюсь, развожу руками, снова сажусь в кресло, кладу руки на стол.

– Пятьсот евро. Сколько она зарабатывает у нас?

Джорджо вздыхает.

– Тысячу пятьсот, чистыми.

– Пятьсот евро – это нынешние тридцать сребреников… – саркастически комментирую я.

Джулиана поднимает голову. Ее взгляд молит меня о прощении.

– Расскажи мне, как это было.

Тогда она делает глубокий вдох и начинает рассказывать.

«Я видела ее каждый день в кафе, куда хожу завтракать. Она всегда туда приходила раньше меня. Сидела в углу, читала газету – думаю, что „Республику”, но у нее был такой вид, будто мыслями она где-то в другом месте.

Однажды утром я подошла к стойке, чтобы попросить мой обычный рогалик из зернового хлеба с медом, но их уже не было. Тогда она подошла ко мне и предложила мне свой. Я не хотела его брать, но она деликатно настаивала; в конце концов, мы разделили его пополам и позавтракали вместе. Так мы и познакомились. И с того дня мы начали общаться и стали, так сказать, подругами».

Джорджо Ренци внимательно слушает и делает знак руками, словно говоря: «Ты попал в переделку, дружок, эта женщина все спланировала». И я не могу с ним не согласиться.

– Так, ну и что ты рассказала по секрету этой твоей новой подруге? Джулиана все молчит.

Я ее подгоняю:

– Что ты рассказала ей про меня?

Джулиана резко поднимает голову и качает ею.

– Я ей ничего не рассказывала.

Но я ей не верю.

– Не отклоняйся от дела, давай дальше.

Джулиана начинает понимать, что вступила в игру, которая ей не по силам. Может, она думает, что было бы лучше, если бы рогалик из зернового хлеба она заменила бы булочкой с кремом. И продолжает:

– Она спрашивала у меня банальные вещи типа того, где я работаю, чем занимаюсь. А когда я ей объяснила, в чем состоят мои обязанности и на какую фирму я работаю, она осыпала меня комплиментами. Но больше она ни о чем меня не спрашивала…

«А о чем еще она могла бы тебя спросить?» – задаюсь я вопросом, но не прерываю ее.

– В следующий раз, наоборот, она рассказывала мне о том, чем занимается сама. Она иллюстрирует детские книги. Она сказала мне, что стала художницей случайно, что после лицея она поступила на факультет экономики и торговли, но ей там не нравилось. Потом она показала мне свое портфолио; она училась в Европейском институте дизайна. Мне показалось, что она здорово рисует, у нее отличная манера. А еще она очень любезно добавила: «Может, мои работы могли бы понравиться вашей фирме, я могла бы создать более художественный логотип». И тут она меня спросила, как зовут моего начальника. Я ей это сказала; не секрет, как его зовут. Она удивилась: «Не может быть, не могу этому поверить, это же мой старый друг». И тогда я сказала: «Тем лучше, тогда ты можешь обойтись и без меня, чтобы показать ему твои работы».

Я смотрю на Джорджо, нам обоим не по себе.

– Однако она немного опечалилась, – продолжает Джулиана. – Я это заметила и спросила, все ли в порядке. И тогда она призналась, что в прошлом у вас были проблемы и, к сожалению, не по ее вине, но вы не сохранили хороших отношений.

Я еще больше обескуражен, но, к счастью, на помощь мне приходит Джорджо.

– Что-то я не понял… Так она предложила тебе пятьсот евро, чтобы случайно встретить Стефано? Объясни нам точнее; в твоем рассказе слишком много несоответствий.

– На самом деле, в тот день больше ничего не случилось. Потом я ее больше не видела. Я даже расстроилась, но потом она опять появилась, примерно через месяц или, может быть, меньше. Она уже взяла рогалики из зернового хлеба, сказав, что так они не закончатся, и пока я сидела за столиком, сделала знак официанту, чтобы он принес мне капучино с холодным обезжиренным молоком. Она уже знала все мои вкусы.