Мальчишки в сорок первом - Виктор Борисович Дубровин

Надо один на один, — сказал я после раздумья и посмотрел на Женьку.

Женька отвернулся и стал насвистывать. Мы стояли на тротуаре. Вдоль тротуара росли липы. Листья с них опали, и было видно, как по серым сучкам прыгают воробьи.

— Соловьи,, — сказал Женька.

— Ты чего? — спросил я.

— He стыдно? — сказала Люська. — А ещё командир фронтового отделения...

Подошла женщина.

— Вы что это безобразничаете? — Она подозрительно посмотрела на нас.

— Они дерутся, — сказала Люська. — Двое против одного.

— Как не стыдно? — Женщина покачала головой и добавила: — Такое время, а они хулиганят ещё...

Я перестал держать Шульберта. Женька тоже. Шульберт только этого и ждал — как прыгнет к своей скрипке, а потом наутёк. Я обрадовался этому, потому что сам не знал, как поступить дальше. Женька побежал за Шульбертом не по-настоящему, а просто так, для виду, и вскоре совсем отстал от него.

Унылые возвращались мы с Женькой домой. Больше молчали. Зато Люська тараторила, как сорока. Всё про Сеню, как он на скрипочке хорошо играет. От её слов у меня аж голова вспухла.

— А на барабане Сенька умеет? — спросил Женька.

— Он всё умеет, — сказала Люська. — Только какая же это музыка на барабане? А Сеня, как артист, — на скрипке играет...

— Ничего ты не знаешь сама, — сказал я. — Влопалась в Сеньку, так и молчи.

Люська надулась — назвала меня дураком и ещё обещала матери моей пожаловаться.

Мать у меня ужасно любит непонятную музыку. Раз по радио концерт передавали симфонический, папка с мамкой у приёмника пристроились. Галка тоже сидит и слушает, как большая. Я уроки сделал и решил песню спеть — про моряков. Начал совсем как Утёсов: «Раскинулось море широко, и волны бушуют вдали. Товарищ, мы едем далёко...» Дальше шли очень сильные слова — «Подальше от грешной земли...» Но спеть их как полагается мне не дали.

— Ты мешаешь! — с раздражением сказала мама. Если не хочешь слушать — иди в детскую и сиди тихо.

Я громкость убавил, но петь продолжал. Не мог же я сразу замолчать из-за какой-то симфонии.

— Володя! — строго сказал отец.

Я кончил петь и стал насвистывать «Трёх танкистов».

— Ну что за ребёнок?! — воскликнула мамка.

— Сейчас же прекрати этот дурацкий свист! — Папин голос не предвещал ничего доброго.

Я угроз не люблю. Другой раз знаю, что попадёт, а сдержать себя не могу: как начнут пугать, обязательно сделаю наперекор. «Немножко постучу и уйду», — решил я. Взял молоток и всего два раза ударил им по полу. Папка как вскочит с кресла. И ко мне...

С тех пор я не переваривал симфоническую музыку. Как заиграет по радио скрипка, мне сразу неловко делается...

— ... Продукты мы разделим на всех — по пол-нормы на каждую карточку. Ладно? — сказал я, когда мы подошли к дому. — А завтра получим остальное.

Ни завтра, ни послезавтра мы ничего не получили. Десятидневка кончилась. Просроченные талоны магазин не отоваривал. Говорили, что в Ленинграде продовольственные запасы совсем на исходе, а подвоза нет.

ЖИВОЙ ФАШИСТ

— У меня сегодня норма — картошки противогаз и кочерыжек вот сюда. — Женька достал из кармана большую нитяную «авоську». — Пуд целый наложу. Понял?

Это Женька просто хвастает — теперь и овощи на вес золота. В магазинах их дают по карточкам — за крупу. Говорят, что картошку и овощи в город завезти не успели, — немцы окружили пас, и подвоз идёт только из пригородных районов.

А разве они прокормят такой город, как Ленинград? Ясное дело, нет. Ну да наши, конечно, скоро погонят фашиста. Теперь в Ленинграде на каждом заводе или пушки, или танки, или снаряды, или другое вооружение делают.

Мы идём по булыжной кладбищенской дороге. Справа, не доходя до церкви, на большой поляне видны маскировочные сети. Сверху, говорят, совсем не разберёшь, что под ними. А когда по земле идёшь — отлично видно. Пушки зенитные стоят. Стволы смотрят вверх. Сейчас пушки молчат. Тишина. Бойцы, наверно, в землянке сидят у себя.

Набежал ветерок. Шелестят голые ветви деревьев. Шуршат венки на могилах.

— Зайдём, да? — спрашивает Женька.

За большим каменным памятником — ангел там изображён с крестом — у нас тайник. Туда, за ограду, раньше мы прятали овощи. Это когда класть их было некуда. Потому что ещё совсем недавно овощей было много — и кочерыжек, и капустного листа, даже картошки в земле полно. Только не ленись...

Жаль, мы поздно спохватились, когда уже все бросились перекапывать совхозные поля, да лист собирать, да кочерыжки рубить. Но и то сначала дало шло отлично. Женька знакомство завёл со сторожихой, и она даже кочны целые давала нам — тогда они прямо в поле, в больших кучах лежали.

Кочны мы прятали в тайник, а сами снова шли на поиск. Сейчас в тайнике осталась только винтовка. С нею мы тренируемся — цель брать на мушку и винтовку держать ровно, как товарищ военком велел. Мы уже три раза ходили к нему после той первой встречи, но дежурный по военкомату никак не пускает нас к своему командиру: то говорит, что его нет, то просто выгоняет, много, мол, таких.

Винтовка у нас почти как настоящая — даже с «мушкой»... И потом, у нас есть железный лом, тяжелющий. Сначала я выжимал его всего три раза, а теперь пять, по всем правилам, на полные вытянутые руки. Женька выжимает лом столько же. Только он жульничает — не на вытянутые руки. А когда с винтовкой занимаемся — держим цель на мушке в положении «стоя». то мне Женька считает медленно-медленно, а себе как из пулемёта сыплет: раз, два, четыре, пять... Обсчитывает, а потом кричит, что он победил. Вот если бы часы были, тогда бы сразу ясно, кто дольше держал винтовку как надо.

А вообще для силы питаться надо как следует. Надо кочерыжками запастись... И взрослым это сгодится...

Позади остались спрятавшиеся в кустах чёрные ноздри ходов сообщения. Дальше они идут под землёй, скрытно. Впереди высятся дзоты. Они как настоящие горы, как заваленные землёй дома. Только вместо окон у них амбразуры для ведения огня, а стены толстущие, их, наверно, и снаряд не пробьёт. За дзотами — противотанковый ров. Говорят,