Никогда не называй это любовью - Дороти Иден

Чарлз позвонил горничной и попросил принести чаю. Потом наконец расслабился, заключил Кэтрин в объятия и прижался лицом к ее плечу.

– Кэт! Вы просто не понимаете, что значите для меня!

«А вы для меня», – подумала она, лаская кончиками пальцев его пышные мягкие волосы. На полу стоял наполовину упакованный саквояж, постель сохранила отпечаток его тела – должно быть, перед тем, как встретить ее, он отдыхал; на крючке, прибитом к двери, висел его шелковый халат; на туалетном столике валялись расчески и туалетные принадлежности, что делало комнату совсем интимной. Такого она не переживала еще ни разу в жизни.

– Я не желаю, чтобы Хили, Диллон и остальные глазели на тебя. Паписты! Ведь у них непробиваемое, чугунное сознание, не правда ли, Кэти?

– Да, любимый. – Это нежное слово естественно и мягко слетело с ее уст.

– Наверное, я попрошу тебя кое о чем.

– Конечно.

– Ничего не могу поделать – я начинаю считать тебя своей. Но ведь тебе придется жить с мужем.

Она почувствовала, как напряглось его тело, и ответила на незаданный вопрос:

– Он не прикасается ко мне. Еще до нашего знакомства… Я больше не люблю его. Я поступаю прямо как жена из мелодрамы: запираю дверь в свою спальню. – Она посмотрела в его измученные глаза совершенно серьезно. – Я не шучу. Тебе нет нужды бояться.

Его пальцы с силой сжали ее плечи.

– Тебе нельзя продолжать жить в подобном браке.

– Развод! – Она произнесла это слово, будто пробуя его на вкус. – Это погубит тебя.

В дверь постучали, и Чарлз отпустил ее.

– Войдите.

Вошел официант с подносом, поставил его на стол, с любопытством взглянул на Кэтрин и удалился.

Кэтрин со спокойным видом уселась за стол.

– Давай выпьем чаю и поговорим. Когда отходит твой поезд?

– В шесть.

– Значит, у нас почти час. К тому же ты должен еще собрать вещи. Это слишком серьезный вопрос, чтобы обсудить его за час. С другой стороны, тут нечего обсуждать. По слухам, тебя называют некоронованным королем Ирландии.

– Кельтская несдержанность! Вечно они все преувеличивают!

– Возможно. Но народ боготворит тебя, разве это не правда? Люди смотрят на тебя как на своего спасителя.

– Иногда такая ноша бывает невыносимой.

– Ты прав, но я уверена: совершенно невозможно допустить, чтобы все достигнутое тобой было разрушено из-за женщины. Ведь ты сам возненавидишь меня. А я отнюдь не Елена Троянская. И не намерена стать женщиной, изменившей историю целой страны.

– Ты слишком умна, Кэт.

– Кроме того, мы попусту тратим время, обсуждая эту тему. Вилли – католик. Он ни за что не допустит развода, поскольку даже более нетерпим к подобным вещам, чем эти паписты внизу, как ты их назвал.

Она разливала чай, рука ее была на удивление твердой.

– Вот. Выпей. Слава Богу, что Англия и Ирландия сходятся хоть в одном – в любви к чаю.

Чарлз еле заметно улыбнулся и послушно принялся за чай. Она смотрела на него и думала, что сейчас, когда на его лице застыла мука, он выглядит не так привлекательно.

– Чарлз, ты уже стал исторической личностью. Даже если ты больше ничего не совершишь, ты все равно останешься в истории. Но ты еще сделаешь, сделаешь еще очень многое. Я не возьму греха на душу, не посмею остановить тебя. Поэтому давай лучше отложим наш разговор на год или два.

– Мы выбираем горестный путь, – задумчиво проговорил он. – Ты хоть осознаешь, насколько он горек?

– Да.

– Тогда почему ты не хочешь бросить меня прямо сейчас?

На ее глаза навернулись слезы.

– Нет. О нет!

– Ведь ты сказала, что не хочешь скандала из-за детей.

– Лично мне тоже не нужен скандал, но в данном случае я готова рискнуть.

Наконец он улыбнулся.

– Тогда зачем мы вообще говорим об этом? Ах, Кэт! Я сразу почувствовал себя лучше! И это сделала ты, понимаешь? Ты разгоняешь кошмары.

– Надеюсь, мне всегда будет удаваться это.

– Будет. Обязательно будет, не бойся. – Он посмотрел на часы.

– Черт бы подрал это время! Пора собирать вещи.

– Сколько времени тебя не будет?

– Неделю. Или две. Я могу тебе написать?

– О, пожалуйста.

– А ты пообещай, что ответишь на мое письмо. Адресуй его в Эйвондейл. Будешь ждать здесь или поедешь со мной на вокзал? Может, ты ненавидишь железнодорожные вокзалы?

– Ненавижу оставаться на них одна.

– Я же говорил, что путь предстоит горький.

– Знаю, – печально отозвалась Кэтрин.

Она была одна, когда поезд еще стоял у перрона. Да, конечно, Чарлз находился рядом с нею, но мысли его были уже далеко-далеко от нее и взгляд был омрачен трагедией: в земле его родной страны будет выкопана еще одна могила. А сколько их там уже! Ей захотелось вернуть его назад, поведав, что ей тоже очень скверно и грустно и что несчастные люди есть не только в Ирландии.

Вскоре она устыдилась своей слабости. Если она заслужила его любовь, то должна быть такой же сильной, как он. И ей следует улыбаться, когда поезд тронется. Его прощальным воспоминанием не должна стать одинокая заплаканная женщина.

И вообще слезы – это слишком, ведь он очень скоро вернется. Она знала: он всегда возвращается обратно.

Заканчивалось лето, и казалось, что мистер Дизразли доволен расширением палаты лордов, наблюдая, как мистер Гладстон сражается с трудным и все более не разрешимым ирландским вопросом. Похоже, Земельная лига полностью выходит из-под контроля, во всяком случае, ни дня не проходило без какого-нибудь нового возмутительного происшествия. Ежедневно колокольный звон возвещал о пожаре вследствие поджога, имели место случаи терроризма и даже убийства. Со стороны мистера Парнелла, конечно, достойно было утверждать, что он против насилия, между тем фенианская стихия в рядах его сторонников с каждым днем возрастала и становилась неуправляемой даже для него.

Но, несмотря на гнев и недовольство, царившие в Англии, и несмотря на то что королева писала: «Необходимо что-то предпринять касательно этих бессовестных сторонников гомруля», – время от времени и в Англии появлялись сочувствующие. Генерал Гордон, по мнению многих, надежный, заслуживающий доверия и британец до мозга костей, заявил: «Положение наших крестьян в Ирландии хуже, чем во всем мире, не говоря уже о Европе».

Все это вынуждало правительство как следует задуматься. С тех пор как палата лордов презрительно выбросила билль о компенсации, правительству ничего не оставалось делать, кроме как прибегать к отвратительному насилию. Если кто-то рыдал от голода или выражал протест, что голодной смертью умирают его дети, так бей его за его наглость, швыряй за решетку, но заставь замолчать.