Заклинатель драконов - Ян Сигел

— Мы сейчас находимся в малоизвестном Музее древних рукописей, — объявил ведущий, — спрятанном от глаз людских на окраине Йорка…

«Совсем близко, — подумала Гэйнор. — Нужно туда съездить». Хранитель музея, плохо одетый молодой человек лет тридцати с хвостиком, который, должно быть, преждевременно постарел от общения с окружающими его манускриптами, что–то невнятно бормотал. Правда, Гэйнор особенно не вслушивалась, поскольку ей было гораздо интереснее разглядывать возникающие на экране документы. «История драконов», — прочитала она на обложке средневековой книги с великолепным изображением земноводного чудища среди золотых листьев. Невидимая рука переворачивала страницы, но слишком быстро, так что не удавалось что бы то ни было разглядеть, только отдельные строки: «Вельми громадный дракон самое великое чудище из живущих на свете… и Рыцарь метнул в него свое копье, но оно не убило… Его пасть открылась, и древко копья было истреблено огнем, но он проглотил самое копье, которое было… камень и не камень… вещь превеликой силы и чаровства…» Камера оператора переместилась на ведущего, который в этот момент начал интервьюировать человека постарше и явно более авторитетного. Субтитры пояснили, что это доктор Джерролд Лэй, доцент университета, специалист по древним рукописям.

— Не знаю такого имени, — тихо сказала сама себе Гэйнор, и на долю секунды профиль на экране окаменел, будто он ее услышал.

Внезапно Гэйнор стало холодно. Камера, сдвинувшись в сторону, стала показывать доктора Лэя анфас и постепенно так приблизилась, что лицо заняло весь экран. Гэйнор, не в состоянии отвести взгляда, как загипнотизированная уставилась на него. Чтобы отвести в сторону глаза, ей понадобилось бы значительное усилие, и это казалось невозможным. Она видела высокий лоб, над которым двумя арками поднимались волосы, нос римского императора, жесткие губы фанатика, которые, видимо, редко улыбались, и высокие, четко обозначенные скулы. Его волосы, как и лицо, были серыми, серыми, как густая грязь. Непонятно, то ли это был дефект телевизора, то ли доктор Лэй был чем–то болен. Брови его тоже образовывали две арки, они были косматыми, с отдельно торчащими длинными волосками, а глаза под ними наполовину скрывали мембраны век, покрытых странными чешуйками, будто это были веки какого–то пресмыкающегося. Его взгляд снова переместился с интервьюера на зрителя, и Лэй опять смотрел на Гэйнор. Глаза доктора были голубыми и холодными, как куски льда. «Он не может меня видеть, — убеждала себя Гэйнор. — Он просто смотрит в камеру, вот и все. Он не может смотреть на меня». Интервьюер отодвинулся в сторону, голос ведущего затих. Док–гор Лэй вытянул руку —- огромную, узкую руку, с длинными, но совсем не элегантными пальцами. Он протягивал руку к Гэйнор, к… Гэйнор, из картинки экрана… в комнату. Изображение головы и плеч оставалось плоским, но рука, продавливая экран телевизора, будто он был гибким, эластичным, искривляла его. Гэйнор не шевелилась. Шок, ужас, непонимание, — каждый мускул ее окаменел. «Если он до меня дотронется, — подумала она, — я упаду в обморок…»

Но он не коснулся ее. Указательный палец, скрюченный, как хвост скорпиона, согнулся и позвал ее, в этом и был ужас, но и соблазн. Гэйнор могла рассмотреть его палец до всех мельчайших деталей. Это был палец старика с желтым полукружием на внешнем конце ногтя и красноватым ногтем над лункой. Кожа руки была определенно серой, цвета пепла, хотя в складках и на тыльной стороне руки она была нормального цвета. Что–то похожее на улыбку растянуло губы доктора Лэя.

— Я жду встречи с вами, — произнес он.

Рука убралась, кончик пальца стал нормальных размеров. Затем руки доктора Лэя оказались у него на коленях, все стало совершенно обыденным. Гэйнор выключила телевизор, ее затошнило от того, что спало наконец напряжение. С трудом она поднялась и потрогала экран телевизора, в нем не было никаких повреждений. Она побежала вниз разыскать миссис Уиклоу, не для того, разумеется, чтобы рассказать ей о происшествии — как можно? — просто чтобы побыть рядом с ней.

Но кому–то надо же рассказать…

Первым пришел домой Уилл.

— В облаках происходило нечто невероятное, — сказал он, толкнув ногой дверь в студию и до конца отворив ее плечом, поскольку руки его были заняты фотоаппаратом, этюдником и складным стульчиком. — Казалось, будто оттуда вытянулась серая рука и простерлась над пустошью… и между ее пальцами просвечивало солнце. Из–за этого все почему–то казалось еще более зловещим. Я успел сделать несколько снимков, пока освещение не изменилось, но теперь — теперь надо дать этим образам развиться, представить себе это яснее…

Пока облако не станет настоящей рукой? — спросила Гэйнор, и ее передернуло.

Может быть… — Он в это время раскладывал по местам свою поклажу, но от него не ускользнула ее реакция. — Что случилось?

Она рассказала ему. О программе телевидения, о докторе Лэе, и о руке, выросшей будто прямо из телевизионного экрана, и о случившемся предыдущим вечером кошмаре. Она даже рассказала ему о своих снах и о звуках волынки. Он слушал, не перебивая ее, хотя, когда она упомянула волынку, внезапно рассмеялся.

Из–за этого не волнуйся, — сказал он, — это домашний гоблин.

Домашний гоблин?

В старые времена почти в каждом доме жил свой собственный гоблин, или гремилдин, или до мовой, называй, как угодно. Теперь это встречается гораздо реже, слишком много в домах появилось механизмов, слишком мало осталось гоблинов. Когда мы приехали в этот дом, здесь жил один, но Элайсон… разделалась с ним. Такая вот она была. Так или иначе, в доме стало чего–то не хватать, по этому я пригласил замену. Брэйдачин пришел из шотландского замка, думаю, что сердце его тоскует по той стороне. Он притащил с собой волынку и ржавое копье, которое выглядит таким же старым, как и он сам. Как бы то ни было, не позволяй ему

пугать тебя. Теперь это его дом, а мы — его люди, что значит — он существует для нас…

А ты его видел? — спросила Гэйнор, у которой после ее собственных переживаний поубавилось скептицизма.

Разумеется. Ты тоже увидишь, полагаю, когда он будет к этому готов.

Мне не особенно хочется видеть гоблина, — запротестовала Гэйнор и мрачно добавила: — Я уже достаточно насмотрелась. Более чем достаточно.

Уилл во второй раз обнял ее, и, несмотря на страх, пережитый ею, и дурное нынешнее состояние, она ясно почувствовала исходящую от него силу и напряжение его молодых мускулов.

— Мы должны обо всем рассказать Рэггинбоуну, — сказал Уилл. —Он поймет, что происходит. Во всяком случае, должен понять. Мне не нравится эта история с идолом.

Она вопросительно глянула на него.

— Когда мы приехали сюда, здесь стояла статуя, какая–то древность, невысокая, всего лишь фута два высотой, но… К счастью, она разбилась. Ее использовали, как приемник, как передатчик. Это делал могущественный Дух. Очень старый, очень сильный, очень опасный.

— Какой Дух? — недоверчиво спросила Гэйнор.

— У него было множество имен, — ответил Уилл. — Он был богом, которому поклонялись, но которого поносили, как демона… Того, кого я помню, называли Эзмордис, но лучше это имя не произносить. Демоны имеют привычку приходить, когда их зовут. Рэггинбоун всегда называет его просто «Старый Дух». Он был, скорее всего, очень сильным, слишком сильным, чтобы мы могли с ним сражаться, но из–за того, что сделала Ферн, он ослабел, и Рэггинбоун думает, что он сюда не вернется. Похоже, что Рэггинбоун ошибся.