В пасти Дракона - Александр Красницкий

Чувство самосохранения, независимо от всякого соображения, заставило Зинченко податься в сторону. Это спасло его. Нож Синь-Хо, направленный прямо в сердце, соскользнул, разорвал мундир и только слегка оцарапал кожу на боку. Сам же убийца, не встретив в своём прыжке конечной точки опоры, брякнулся об пол, и через мгновение Зинченко уже облапил сто.

Но взять посланника Дракона оказалось не так-то легко. В его тщедушном теле оказалась громадная физическая сила. Если он и не был сильнее казака, то, во всяком случае, и не уступал ему. Напрасно Зинченко сдавливал сто в своих медвежьих объятиях. Синь-Хо вывёртывался из них, и борющиеся подкатывались всё ближе и ближе к дверям.

— Я те, брат, покажу, как казённые мундиры рвать! — хрипел казак. — Ежели ты мирной, то какое право имеешь на христолюбивого воина с ножом кидаться! Нет, брат, пойдём к начальству!

Оп уже изловчился и крепко держал китайца, когда раздался оклик:

— Стой! Что здесь такое?

Зинченко, услыхав эти слова, мгновенно бросил пленника, оглянулся и, видя офицера, быстро вскочил на ноги и вытянулся во фронт.

— Что такое? В чём тут дело? — повторил Шатов, делая шаг вперёд.

Но прежде чем Зинченко успел ответить, Синь-Хо ловким прыжком очутился у дверей, оттолкнул с силой в сторону Шатова и выбежал из фанзы.

Всё это было делом нескольких мгновений. Зинченко двинулся было вперёд, но увидев, что офицер пошатнулся, бросился к нему на помощь.

— Ваше благородие! Не убил ли он вас? — заботливо спрашивал он, стараясь подхватить Шатова под руку.

— Нет, ничего!.. Спасибо! — отвечал тот, придя в себя. — Что здесь такое?

— Честь имею доложить... Юнанка! Стул господину поручику! Извольте присесть... Честь имею доложить, — начал казак. — Как я был на представлении их беса, то прибежала ко мне вот евойна дочка и говорит: «Беги, все бегите, всех вас убьют!». Я и испугался. Думаю, что за оказия? И так как этого длиннокосого знаю, то побежал к нему осведомиться, в чём дело! А тут — подозрительная личность. Извольте посмотреть, мундир располосовал, а мундир-то почти новёхонек.

— Да за что же? — с недоверием спросил Шатов. — Ведь так зря никто с ножом бросаться не станет! Вероятно, ты обидел этого китайца?

— Ни в жизнь, ваш-бродь! Действительно, бывши в разъезде, мы с Васюхновым задержали его было подле их моленной на Мандаринской дороге, да потом отпустили, потому никаких признаков к задержанию не было, а кто он такой — извольте спросить вот у этого самого Юнанки.

Юнь-Ань-О, дрожавший всеми членами своего старого тела, кинулся на колени перед Шатовым.

— Встань, встань! Зачем это? — воскликнул тот. — Ты лучше скажи мне, обидел тебя этот казак, да?

— Нет, капитан, нет! — только и смог пролепетать тот. — Он меня не обидел...

— Тогда, может быть, он обидел твоего гостя? Ты говори, не бойся...

— И его не обижал...

— Тогда я не понимаю, в чём дело? Что же у вас такое случилось? За что же твой гость хотел ударить его ножом?

— Я... я не знаю...

— Решительно понять ничего нельзя... Твоя дочь встретила меня, перепуганная, плачущая; она просила меня вернуть вот его, не допускать в твой дом; она говорила, и я мог понять, что тебя собираются убить...

— Нет, нет, — твердил одно и то же Юнь-Ань-О.

— Ну, тогда я уже не знаю! Ты, — обратился Шатов к казаку. — Доложи о случившемся с тобою по начальству, а я подтвержу твоё донесение.

— Слушаю, ваш-бродь! Дозвольте просить.

— Что ещё?

— Прикажите вот этому самому Юнанке отдать грамотку, которую он от меня взял.

— Какую грамотку?

— Китайскую, ваш-бродь. Надо её по начальству представить, потому что, видимо, здесь дело нечисто.

— Ты слышишь? — взглянул Шагов на Юнь-Ань-О. — Он говорит, что ты у него что-то взял.

Старик так и затрясся.

— Нет, нет! — как эхо, повторял он.

— Тогда, ваш-бродь, дозвольте его в полицию отвести. Дружба — дружбой, а служба службой!.. Он, как грамотку брал от меня, весь позеленел ажно... Видится, там что-то неладное прописано.

— А ты сам её где ваял?

— В моленной ихней на дороге. Думал в станицу послать, братниным ребятам позабавиться. А теперь вижу, дело нечисто. Добром, Юнанка, отдавай, не то сволоку ведь!

Юнь-Ань-О понял, что отпирательство и сопротивление ли к чему не приведут. Дрожащими руками достал он из-за пазухи послание Дракона и передал Зинченко. При атом лицо старика выражало такое отчаяние, что и Шатову, и казаку стало его жаль.

— Она самая! — воскликнул Зинченко. — Да ты, брат, не рюмься! Ежели тут ничего нет, так я тебе завтра же её назад принесу... Владай на здоровье! Мне ведь этого добра не жалко!

Шатов, между тем, поднялся со стула.

— Прощай, старик, — сказал он. — Я пришёл к тебе по зову твоей дочери, желая помочь. Ты, очевидно, не хочешь говорить, в чём дело, мне же кажется, что во всём атом и в твоём поведении также кроется какая-то загадка. Конечно, всё это не замедлит разъясниться, но для тебя было бы лучше, если бы ты открыл правду сам. Не хочешь? Как хочешь — это твоё дело! Где твоя дочь, позвавшая меня?

Уинг-Ти нигде не было видно. Бедная девушка убежала обратно на базарную площадь — разыскивать братьев.

— Так смотри же! — снова приказал Шатов казаку. — Немедленно иди и доложи обо всём... Очень может быть, тут есть что-либо такое, что не терпит отлагательств.

— Слушаюсь, ваш-бродь! Будет исполнено!

Зинченко проводил офицера и пошёл с докладом. Через четверть часа Шатов был уже у себя.

Он не думал, чтобы всё происшедшее могло быть чем-либо серьёзным. Напротив того, Николай Иванович был склонен видеть в этом любовную подкладку. Почему-то ему показалось, что подозрительный китаец — жених хорошенькой Уинг-Ти, и, увидав казака, заподозрил в нём соперника и кинулся в порыве ревности с ножом.

Вообще влюблённые способны везде и всюду причиною всех совершающихся событий видеть одну только любовь... Николай же Иванович переживал самую хорошую пору любви. Хотя и теперь его отделяли от любимого существа не только суша, но и воды Печилийского залива, но его невеста в мечтах, в сновидениях всегда была с ним... Засыпая в эту ночь, он видел во сне Пекин и свою ненаглядную Лену...

Страшный шум, свистки, барабанный бой прервали сновидения молодого человека. С усилием раскрыв глаза, он взглянул в окно. Всё небо было освещено ярко-багровым заревом недалёкого пожара.

любленному поручику Пекин в сновидениях представлялся каким-то дивным уголком земного рая... Пожалуй, что этот клочок земли и мог бы быть таковым, если бы его, как и всё на земле, не портили люди.