Пуговка для олигарха - Таня Володина

Рафаэль хмыкнул, но никак не прокомментировал предложение отца.

— Я могу составить вам компанию? — спросила тётя.

— Поля, там не такая мода, которая может тебя заинтересовать. Это же не Милан. Там пыльные шляпы, веера и образцы кружев. Не уверен, что тебе понравится.

Тётя не нашлась, что ответить.

За столом сгустилась атмосфера всеобщего недовольства. Один лишь дядя невозмутимо резал мясо, макал в брусничный соус и отправлял в рот кусок за куском. Надя и восхищалась им, и опасалась его. А Рафаэля хотелось обнять и утешить — настолько обиженным он выглядел. Конечно, противно, когда в двадцать четыре года тобой помыкают, словно неразумным ребёнком.

Она долго ворочалась в постели, не в силах уснуть. Скинула одеяло и подтянула до бёдер ночную рубашку, обнажив ноги. Вяло помахала подолом, разгоняя воздух. Ночь принесла прохладу, но для жительницы севера даже двадцать градусов казались жарой. Она встала с кровати и босиком прошлёпала на кухню. Выпила стакан апельсинового сока, вытерла губы тыльной стороной руки. Во всём теле разливалась тягучая истома, хотелось чего-то непонятного, того, чего раньше она не испытывала…

Коттедж был тёмен и пуст. Нина с сыном ещё не пришли: видимо, их служба продолжалась до самого позднего вечера. Надя посмотрела на часы: половина двенадцатого.

Она вышла на улицу. Одуряюще пахло пионами и розами, над клумбами плыл молочный туман — низкий и плотный, словно брошеное на землю покрывало. Со стороны дома донеслась тихая мелодия. Лёгкая, едва уловимая. Казалось, кто-то подбросил горсть хрустальных бусинок, и они падали, звонко разбиваясь о мраморный пол. А некоторые подскакивали и укатывались в туман, издавая тонкие жалобные звуки.

Надя пошла на музыку. Брела по колено в тумане, затаив дыхание, чтобы оно не мешало вслушиваться в хрустальный перезвон. Остановилась у открытой двери, которая вела из сада в гостиную. За роялем сидел дядя. Его руки вспорхнули над клавишами — и в воздух снова взметнулись бусинки. И посыпались, посыпались, посыпались, разбиваясь на прозрачные сияющие осколки. На глазах выступили слёзы. Надя застыла в темноте, боясь спугнуть момент невыразимой нежности и беспредельной тоски. Дядя играл уверенно и свободно, чуть покачиваясь и глядя невидящими глазами в пустоту. А сердце Нади разрывалось на части.

В приглушённом свете она видела движущиеся руки — сильные, спокойные. Золотое обручальное кольцо сверкало на безымянном пальце. Ей хотелось кинуться к дяде, упасть на колени и целовать ему руки — только так она могла выразить переполнявшие её чувства. Она словно прикасалась к таинству и обретала благодать, впитывая прекрасную мелодию и наполняя ею душу. Последняя нота упала хрустальным осколком в самое сердце и осталась в нём навсегда, причиняя боль и наслаждение, — Надя знала, что никогда не забудет эту музыку. Лицо было мокрым от слёз.

Из глубины дома показалась тётя Поля. Она подошла к мужу сзади и положила руки на плечи:

— Ты давно не играл Наймана.

— Я вообще давно не играл.

Надя хотела уйти, чтобы не подсматривать за семейной сценой, но ноги словно вросли в землю, а туман крепко держал за подол ночной рубашки. Тётя наклонилась и поцеловала мужа в шею:

— Сегодня благоприятный день, — сказала она, расстёгивая пуговицу, — ту самую, которую Надя пришивала утром. — Врач сказал, что надежда есть, и мы должны пытаться…

Надежда на что? Дядя откинул голову, позволяя себя целовать. Он по-прежнему задумчиво смотрел в пустоту. Тётя пробежалась наманикюренными пальчиками по остальным пуговицам и стащила рубашку. Небрежно бросила на пол. На широкой груди матово блеснул деревянный крестик.

Какое-то гадкое и тёмное чувство шевельнулось в Наде — то ли ревность, то ли зависть, то ли обида. Как будто она имела право обижаться! Убежать бы, чтобы не растравлять беспричинную злобу, но тело не слушалось. Задрожав от внезапно пробравшего холода, Надя продолжала наблюдать.

— Поля, я думаю, что пора прекратить попытки. Это слишком мучительно для нас обоих. В конце концов, есть Рафаэль, а скоро, возможно, появятся внуки. Ему двадцать четыре года, он в любой момент может встретить девушку и создать семью…

— Ну какие внуки, о чём ты говоришь? — перебила тётя и села на него верхом, взмахнув полами чёрного шёлкового халата, как крыльями. — У нас ещё будут дети, поверь мне. Я рожу тебе прекрасного сына… Взамен того, которого мы потеряли…

Она что-то делала руками, скрытыми от глаз Нади. Возможно, расстёгивала брюки. Или чего похуже… Вот теперь точно пора уходить! Надя сделала шаг, наступила на хрупкую веточку и в испуге замерла. Тихий треск мог услышать только человек с абсолютным слухом. Взгляд дяди сфокусировался: он смотрел прямо Наде в глаза. Она прикусила губу и медленно отступила в темноту, ругая себя за любопытство и надеясь, что дядя никому не расскажет, что гостья из Юшкино подсматривала за родственниками.

* * *

Новый завтрак мало отличался от предыдущего: те же яйца на серебряных подставочках, тот же смузи — только в этот раз не зелёного цвета, а бурого.

— Малина-шпинат, — пояснил Рафаэль. — Получше, чем кейл, попробуй.

— Для умного и ответственного человека польза превыше удовольствия, — менторским тоном отчеканила тётя.

Надя кивнула, боясь посмотреть ей в лицо и прочитать то, что дети не должны знать о взрослых. Эта информация никогда не интересовала Надю. Ей повезло: в старом юшкинском доме было достаточно комнат, чтобы дети и взрослые спали отдельно. Когда родители шумели ночью в спальне, Надя засовывала голову под подушку и думала о чём-нибудь своём. О школе, об уроках, о красивых дамах, которых она видела на обложках журналов, продававшихся на почте. Мысль о близости родителей вызывала у неё смятение, ей не хотелось об этом знать — может быть, любовь к отцу заставляла испытывать глупую детскую ревность. Мой папа, только мой! А когда после его смерти в доме повадился ночевать Маратик, Надя нашла лучший выход: надевала наушники и слушала музыку. Иногда так и засыпала под песни Лазарева или певицы Максим. И ревности не было — лишь отторжение и ненависть к толстопузому приставале.

А вчера она вновь превратилась в маленькую девочку, болезненно привязанную к отцу. Только это был не отец — а ей было не десять, а восемнадцать. Все эти чувства казались странными и неправильными. Ночью ей снился деревянный крестик: он был тёплым на ощупь, а кожа мужчины — горячей…

Она ждала, что в столовую вот-вот зайдёт дядя, но он так и не пришёл. Тётя обронила:

— Глеб Тимофеевич уже на работе. Просил передать, чтобы ты была готова к двенадцати часам дня.

— Ладно, — прошептала Надя.

— Кстати, ты не забыла выпить таблетку?

— Не забыла.

— Отлично. А ты, малыш, собирайся и езжай на учёбу. Даже не представляю, что будет, если ты снова завалишь сессию. Всё так сложно, так зыбко сейчас. Не подливай масла в огонь.