Как зовут четверку «Битлз»? - Джордже Кушнаренку

время было отнюдь не подходящее для подобных мероприятий. И сами люди были уже не те, да и любовь порядком изменилась за двадцать долгих лет и теперь то ли попахивала нафталином, то ли отдавала болотной гнилью. К тому же у большинства появилась масса неотложных забот, вырывавших их из робких любовных объятий. Но тем не менее любовь не покинула город башен из слоновой кости, и любопытствующие могли убедиться в этом воочию. Остались даже любовные послания — теплые волны ласковых слов, захлестывающие влюбленных. Стоит, однако, оговориться, что витиеватость стиля, отличавшая эпистолярный жанр в доброе старое время, окончательно исчезла из обихода. И все же эти листочки смягчали сердца и подготавливали почву для будущих брачных церемоний. Вот так начиналось послание двадцатилетнего юноши своей избраннице, обитавшей в одной из соседних башен:

ЛАРМ! ОДЛИ НО КККРАГ! ВЕЙ, КУР БРИНЦЦЦИ ХЛИГГ. ЖХЫННЛ П ЛБО МИИТЕНЕН РГ7. ДМЗЗ ВЛУН? ПРИТБМ, АФДРЕТ ХЛИГГ! РТЕЗРБВ ФХТ ГГФТЕРР. Ф. ХМУЗ ДФЕРЕ УЗ БРУСТ ЗУУИЗО ДФКА МЛЖИ УНСТЕД КР! ГГФ ДГРТЕ. САЧЕРДР М-Н ХЛИГГ.

Охваченный нетерпением, он изливал свои пылкие чувства, весьма умело соблюдая правила тонкой игры упреков и уступок:

НГБ РТЗ. КВФГР ТУИ ЗИТЗИГ ОП В-Б TOE РСВАО ЗАСОАДТУЗ РТУЗХЛ Н МВГГР БКУОЖК ТУЙУ Л-М КФДО ЗНГНТИН КХЛ ХЛИГГ ТОЕРСВА БРАНДЕТ РЫТ ХЛУБ САА ПИОЗОЙ О!!!

В конце своего признания юноша молил девушку хотя бы о капле благосклонности:

Р ТУРИНГ ТФНФ ССС ЩНИТН ЛИС Д МВЕЛТ РАНБ.

В постскриптуме он приписал пару нежных слов:

ВВРН. ЛАТ-ПИЛ.

Только письма и имели хождение в городе. Хождение — единственно точное слово, потому что по улицам вообще никто не ходил. Лишь изредка пробегали крысы или ослепленные светом хорьки. Под землей пролегала сложная система тоннелей. По ним переправлялись все послания. Среди писем попадались и деловые: люди продавали и покупали земельные участки, впрочем, никому не нужные, а порою и не существующие. Вся эта переписка смахивала на спортивную разминку, своего рода шведскую гимнастику. В письменной форме опрашивалось общественное мнение о возможном запуске воздушного шара для получения метеосводок. Разумеется, все соглашались, но никто не решался выйти на улицу — это было небезопасно. Солнце по-прежнему палило безжалостно, не щадя ни людей, ни землю. Только иногда по вечерам редкие искатели приключений, вооружившись охотничьими ружьями и прихватив кое-какой инструмент, пускались в путь к морю. Смельчаки и не надеялись увидеть там поджидающие их корабли, они намеревались добраться до моря и построить плот, чтобы затем отплыть в Гожоло — плавни, где жили рыбаки. Правда, дальнейшая их участь оставалась неизвестной.

Язык печатных изданий, так же как и разговорный, беспрестанно оттачивался и обогащался новыми понятиями, хотя многие и сомневались, что они лучше старых. В городе выходила одна газета, но для жителей оставалось тайной, кто ее печатает, сочиняет передовицы и заказывает рекламу, выезжает в командировки и кто, в конце концов, ею руководит. Читатели недоумевали: где же состоялся футбольный матч, если стадион так и забыли построить? С кем соревновался рекордсмен по прыжкам с шестом? Что это за нефтеперегонный завод, на котором якобы произошел взрыв? В округе на десятки километров и не пахло нефтью. Куда приземлялись самолеты? Об аэродромах в этих краях и слыхом не слыхали. Кто совершал растраты, если уже давно никуда не отчисляли никаких средств, да и сама профессия бухгалтера сделалась ненужной. Газета распространялась о различных происшествиях, торжественных открытиях монументов, давала обещания, придерживалась определенных позиций, распространяла опыт. Жители башен из слоновой кости читали обо всем этом без малейшего интереса. Им было глубоко наплевать на то, что написано в газете, как, впрочем, и на нее саму. Поговаривали, будто она поступает из специального тоннеля, в чем, по правде сказать, многие сомневались, считая, что газету выпускают в обычной башне из слоновой кости, да и откуда взяться специальному тоннелю на этой выжженной солнцем равнине, напоминающей утыканного белыми колючками ежа.

Жители давно уже не удивлялись лозунгам типа: «ДРАБ ННЕР, НВБЖГФРТЗЛД РИН КЛ!» Они их попросту не замечали. Впрочем, они пренебрегали и советами о поведении в дневное время на улице, которыми пестрели газетные полосы: «ДВ НВ ПУСТ ЛИННЕТ НХР МВН ХМУЛЖ УММ ТУЙМИ ВШЕСЕЛАНТРА ЫЫИН ЕВО РТКЫС Л-ЖУЛ КВБИФХ!» И так далее. На призыв газеты: «КВ ПО О ЗИЛ ОТПР КСЕРТО ЭЖЕБЕХЫ НЬЯД ХРУТ С ЛЕГ!» — они отвечали: «ТРМН КУД ВО!» Даже самые неумелые хозяйки обходились без изучения примитивных кулинарных рецептов, включавших теперь такие компоненты, как: ГДНФ, МЭР, ТИЗОТМ, ВОП, КУМФЖУ, ЛОПОДУ, или ТИДОРИТ, а отнюдь не ПЯСА, РИВА, ЯССА, УФАСИ, ТРУХТЫ, которые уже давным-давно исчезли. Зато возникли всевозможные диеты, предохраняющие человеческий организм от гастрономических излишеств и благотворно влияющие на него, где знак равенства ставился между тарелкой супа и стаканом дистиллированной воды или между бифштексом и ложкой марганца. Жители города свыклись с занятиями, строго ограниченными только физиологическими потребностями. Все остальное утратило смысл. Разве кто-нибудь теперь читал книги и журналы? Вспоминал концерты? Театр и кино превратились в экспонаты музея, куда, впрочем, уже давно никто не захаживал. Люди потеряли вкус к езде на велосипеде. Позабыли о пикниках и вылазках на природу. Только крысы еще собирались вместе, имитируя подобие деятельности. В их писке порою слышались нотки человеческого голоса. Затем они проворно прятались под выгребной ямой. Никто, кроме хорьков, уже не делал продуктовых запасов. А кроты превратились в единственных зодчих мегаполиса. И даже ночь, казалось, позабыла, как плавно она опускалась на землю в былые времена. Любители багровых закатов, всякий раз вспоминавшие свое беспокойное, полное унижений детство, глядя на солнце, медленно заползающее за холмы, точно улитка, придавленная тяжестью собственного панциря, лишились этого зрелища. Куда исчезли закатные краски, посвечивающие пурпуром облака? Где эти непередаваемые оттенки? Где бледно-голубой, розовый, оранжевый? Фиолетовый, зеленый или морской волны? Неужели отошли в прошлое вечера с их зыбкой изменчивостью? Сумерки, сгущавшиеся в ночь, и луна, яркая, как уличный фонарь. Что осталось от всего этого, кроме реальности, пропахшей тухлыми овощами? Совсем иначе опускалась теперь ночь на равнину. Солнце нещадно палило по двенадцать часов кряду, а потом буквально падало с неба, как картина со стены. И тотчас же становилось темно. Как будто кто-то выдергивал штепсель из розетки. Все погружалось в кромешную тьму, поглощавшую даже слабые лунные блики. И только башни из слоновой кости, наперекор всему, мерцали белизной в густом мраке. Такими они и пребудут вовеки.

Перевод Н. Чукановой.

ЭУДЖЕН УРИКАРУ

Время от времени я навещаю Владию и, когда решаюсь,