Неопалимая - Маргарет Роджерсон

– Давай, – сказала я и отбросила свой меч в сторону.

Ликование Восставшего обожгло меня, подобно пламени. Зрение затуманило серебристое сияние. Я почувствовала, как расправляется моя спина и за ней поднимаются, разворачиваясь, огромные крылья. Все лица – духов и людей – повернулись и в страхе воззрились на меня.

Мое тело лизало призрачное пламя. Крылья с хлопком ударили по воздуху, и серебряный огонь взметнулся вверх, полыхнув по полу, по скамьям и стенам, взвившись танцующим вихрем под балки сводчатого потолка. Когда все духи вспыхнули ярким пламенем, словно клочки бумаги в огне, сестры вскрикнули и отпрянули назад. А затем пылающие призраки погасли, поглощенные, пока Восставший все выл и выл.

Это не заканчивалось. Пламя поднималось выше. Я ощутила, как призрачный огонь выплескивается сквозь разбитые окна на земли монастыря. Я чувствовала, как он рвется сквозь крипту, сквозь извилистые туннели катакомб, пожирая каждую задержавшуюся тень на своем пути. Я чувствовала все это так, словно огонь стал продолжением моего собственного тела.

И я чувствовала жизнь. Траву, деревья, когда пламя вырвалось наружу, солдат, лежащих без сознания на полу, монахинь, трясущихся передо мной. Даже червей и жуков, что незримо ползали под почвой. В моей груди зиял голод. Я могла поглотить их всех.

Нет. Этого жаждал Восставший, не я.

– Нет, – сказала я вслух.

Призрачный огонь исчез. Я упала на пол, агонизируя в наступившей темноте. Восставший метался в моем теле, словно животное в клетке. Мои пальцы рвали мою собственную кожу, ковер, хватали битое стекло, рассыпанное вокруг. Я уступила контроль над левой рукой, чтобы сосредоточиться на правой, и, потянувшись вниз за своим кинжалом, сжала его изо всех сил.

– Я не вернусь, – шипел Восставший, и его злобный голос был пропитан ядом. – Знаешь, каково это – быть запертым в реликвии на сотни лет? Я убью каждую жалкую монашку в этом месте, прежде чем позволю им вернуть меня обратно! Я заставлю их тысячу раз пожалеть о том дне, когда они заключили меня в заточение.

Сантиметр за сантиметром я подтягивала кинжал к груди. Ощутила, как сознание Восставшего зацепилось за оружие. Он презрительно засмеялся.

– Это больше не сработает, монашка. Это тело – мое. Все, что ты можешь сейчас, это задержать меня, но что бы ты ни попыталась сделать, это причинит тебе такую же боль, как и мне…

Кинжал коснулся кожи – сверкающее, холодное жало. Восставший замер.

– Ты не сделаешь этого, – произнес он.

Я надавила. Кровь струйкой потекла по животу.

– Ты блефуешь.

Я изучала анатомию под руководством Серых Сестер и точно знала, под каким углом нужно направить лезвие, чтобы оно вошло между ребер прямо в сердце.

– Прекрати, – рявкнул Восставший, безуспешно пытаясь овладеть моей рукой. – Я сказал, хватит!

– Ты не овладеешь мной. – Голос едва ли напоминал человеческий. – Если мне придется лишить себя жизни, чтобы остановить тебя, я сделаю это.

– Слабоумная! Ты понятия не имеешь, что делаешь. Если ты умрешь, пока я в твоем теле, наши души переплетутся – ты будешь заперта вместе со мной в реликварии!

– Тогда мне тебя жаль, Восставший.

– Что? – прорычал он.

– Ты будешь заперт со мной навечно. И через несколько дней станешь умолять уничтожить реликвию, только чтобы избавиться от меня.

– Ты спятила! – завыл он.

И обрушился с новой яростью, но я знала, что победила. Поэтому держалась с мрачной решимостью, пока он бился против своей судьбы. Потом борьба сменилась бешеным царапаньем, скрежетом и бессловесными гневными воплями. И когда мое сознание померкло, я крепко ухватилась за Восставшего и забрала с собой в темноту.

Я сгорала от лихорадки. Была разделена на две половины, и обе пытались поглотить друг друга. Я ворочалась в мокрых от пота простынях, видя над собой искаженные лица монахинь, а мое тело снова и снова удерживали их сковывающие руки. Молитвы жалили уши; ладан жег легкие, словно яд. Мне открывали рот, чтобы влить в горло горький сироп. После этого тело мое успокаивалось, и мысли странно метались взад и вперед.

Я любила монахинь, но в то же время презирала их. Было что-то ужасное в том, чтобы оказаться их пленницей. Они заперли бы меня в темном ящике и оставили там навсегда. Иногда они даже молились о милости Госпожи, пока этим занимались. Жалкие монашки! Все, что меня волновало, это не возвращаться в ту коробку. Я бы сделала все, все что угодно…

– Я сделаю все, – стонала я вслух. – Пожалуйста…

Надо мной нависло лицо сестры Айрис. На лбу у нее был порез, что заставило меня вспомнить об осколках стекла, летящих в воздухе. Как давно это произошло? Порез уже затянулся и начал заживать.

– Я знаю, Артемизия, – сказала она, убирая с моего лица потную прядь волос. – Оставайся сильной. Помощь уже в пути.

Часть меня яростно цеплялась за эти слова, а другая думала о том, как бы укусить монашку за руку. Она ушла, прежде чем я успела принять решение. Вскоре мне дали еще сиропа, и больше мне уже ни о чем не нужно было думать.

Пока внутри бушевала битва, время потеряло свое значение. Иногда мир был темным. Иногда светлым. Но в конце концов я заметила кое-что иное: ощущение движения, толчки и дрожь, моя голова качалась на мягкой поверхности, слишком плоской, чтобы быть подушкой. В ушах стучали копыта лошадей, а пространство вокруг издавало легкие скрипы дерева, металла и кожи, подпрыгивая и толкаясь.

Горячий, удушливый воздух. Это не могла быть телега. Карета? Я попыталась сосредоточиться, но мысли ускользали при попытке их ухватить, зыбкие и неуловимые. Вкус сиропа все еще ощущался на языке, но я уже уплывала прочь.

Позже меня разбудили крики.

Сознание возвращалось медленной струйкой ощущений, каждое из которых было более неприятным, чем предыдущее. Голова раскалывалась. Кожа была сальной и зудела под рясой. Теперь карета ехала медленнее, чем раньше, тошнотворно натыкаясь на каждую кочку и камень на дороге. Я моргала до тех пор, пока не увидела перед собой нечто из темной, потрескавшейся кожи. Пахло затхлостью и ладаном. Вместе с этим ощущался другой, более слабый запах, напоминающий вонь старого мяса вперемешку с грязными монетами. Кровь.

На коже виднелись четыре длинные прорези, будто кто-то провел по ней ногтями.

– Не подходить! – приказал мужской голос. – Очистить дорогу!

Я полностью очнулась, сердце заколотилось. Этот голос был мне знаком. Когда я приподнялась, раздался тяжелый металлический звон, и мои запястья дернулись, встретив сопротивление. Взглянув вниз, обнаружила на них железные кандалы, испещренные выгравированными священными символами. Прикрепленная к ним цепь с мощными звеньями лежала у меня в ногах. Я была в карете, но не в обычной. Изнутри она выглядела как исповедальная кабинка. Высокие узкие стены облицованы потускневшим металлом с тиснением, создававшим впечатление витиеватой лепнины, а единственное арочное окно слева от меня закрыто перфорированной перегородкой, сквозь которую проникал мрачный красный свет. Дверь на противоположной стороне кареты была заперта. Провисшая часть цепи вела к лебедке, утопленной в середине пола. Насколько я могла догадаться, цепь можно было затянуть, чтобы удержать меня.