Язык ада - Пабло Де Сантис

Пока я шел по коридору, я слышал медленный стук машинки, который сопровождался биением пульса у меня в висках.

Я снял ботинки и прилег на кровать. У меня в голове проносились неясные видения, связанные с природными явлениями: приближающая гроза, подводные течения, ужасная эпидемия, мор среди морских животных.

Я встал и обулся в старые теннисные туфли, чтобы прогуляться по пляжу. В холле я встретил других переводчиков, которые пригласили меня составить им компанию; я ответил, что предпочел бы погулять. Анна беседовала с девушкой-переводчицей, которая работала в одной из газет Буэнос-Айреса. Я взял ее под руку и, не слушая возражений, увлек наружу.

Дул юго-восточный ветер — холоднее, чем накануне. Было четыре часа дня, но небо над Порто-Сфинксом уже темнело.

— Далеко не пойдем, — сказала Анна. — Через полчаса выступает Бланес.

Мы осмотрели прилавки сувенирных лавочек: птичьи перья с надписями на экологические темы, местные сладости, пепельницы с изображением пингвинов. Я хотел купить что-нибудь Елене, но решил подождать, пока не останусь один.

Мы прошли вдоль фасада муниципального музея. Металлическая табличка сообщала, что он закрыт на непродолжительный ремонт. Табличка, уже покрывшаяся ржавчиной и потерявшая свой цвет от многомесячной непогоды, болталась на перекрученной проволоке.

— Ты Рину не видел?

— Нет.

— Что-то с ней происходит. Она ни с кем не разговаривает, всех избегает. Сегодня она должна выступать, но Кун сказал, что она пока этого не подтвердила. А что там за люди?

Мы приблизились к пляжу. Двое пожарных засыпали известью мертвого тюленя. Мы подошли поближе. Один — совсем молодой, — явно гордился своим новеньким мундиром; второй — лет на двадцать постарше — выглядел гораздо естественнее в своем стареньком красном комбинезоне. Увидев нас, они засмущались, как если бы мы их застали за чем-нибудь неприличным.

— Зачем вы его засыпаете? — спросила Анна.

Молодой с неудовольствием посмотрел на нас.

— Чтобы не вонял. Потом мы вывезем его из деревни и закопаем.

— Сначала надо обработать известью, иначе весь грузовичок провоняет, — сказал старший.

— А тюлени часто появляются на пляже?

— Эпидемии случаются раз в пять-шесть лет, — сказал старший. — Самая страшная была двадцать два года назад. Она продолжалась три недели и закончилась смертью кита. Громадный кит, это не какой-нибудь там тюлень. Люди приезжали издалека, чтобы сделать фотографии. Его челюсть выставлена в муниципальном музее.

Тюлень, приобретший теперь белый цвет, напоминал межу на песке, границу невидимой зоны.

— Еще два осталось, — сказал молодой.

Пожарные бросили мешок с известью в кузов полуразвалившегося грузовичка и уехали к югу.

— А кто это там идет? — спросил я. Мужчина в зеленой куртке приближался к нам быстрым шагом.

— Я не взяла очки. Я ничего не вижу дальше десяти метров, — сказала Анна.

Но, как выяснилось, он спешил не к нам. Он прошел в стороне, не заговорив с нами и даже на нас не взглянув.

— Кто-нибудь из участников конгресса?

— Зуньига, — сказала Анна. — Он переводит французские романы для испанских издательств.

— А куда он так торопится, интересно? От кого-нибудь убегает?

Не сговариваясь, мы решили последовать за ним. Вскоре мы поняли, что он ни от кого не убегал; он гнался за человеком, который в пятидесяти метрах от нас сейчас приближался к маяку.

Мы ускорили шаги, хотя ветер дул нам в лицо. Изредка мы погружались по щиколотки в слой водорослей. Мне в туфли просочилась вода, вызвав озноб во всем теле. У подножия маяка Зуньига догнал Наума.

Он окликнул его, чтобы тот оглянулся. Они были так заняты друг другом, что не видели нас. Они были одни в целом мире.

Зуньига произнес несколько слов на языке, которого я никогда не слышал, но который имел отдаленное фонетическое сходство с древнегреческим. Наум сделал несколько шагов вперед, с таким видом, будто тот, другой, его оскорбил, и надо было его ударить. Он прикрыл ему рот своей рукой.

— Вы хотите продолжать после всего, что произошло?

Ветер доносил до нас их голоса вместе со зловонием водорослей.

— Я ждал ответа! — крикнул Зуньига с отчаянием в голосе. Его тон сменился на просительный: — Я ждал, что вы мне подскажете, как избавиться…

— Замолчите!

— Я не могу перестать думать. Вы мне обещали совсем Другое.

— Я ничего не обещал, — сказал Наум, с силой оттолкнув собеседника, как если бы этот человек вызывал у него не только злость и досаду, но и отвращение.

Зуньига сделал шаг назад. Он едва не упал на неровную каменную землю.

— Не подходите ко мне. Не разговаривайте со мной. И чтобы вас даже со мной не видели.

Гигантскими шагами Наум удалился к отелю. У Зуньиги был такой подавленный вид, что я просто был вынужден подойти и спросить, хорошо ли он себя чувствует. Вначале он меня не услышал. Потом с изумлением посмотрел на меня и ответил, что да, он чувствует себя прекрасно.

— Я не хочу больше гулять, — сказала Анна. — Вернемся в отель.

Мы шли в молчании. В старые времена мы ходили в кино два-три раза в неделю. Когда мы выходили из кинотеатра, мы не обменивались ни единым словом, и только спустя пару часов, когда картина уже начинала стираться из памяти, мы ее обсуждали. Мы о ней говорили. Говорить надо лишь после долгого молчания. Тогда разговоры имеют смысл.

Зуньига стоял на том же месте, где, его оставил Наум, лицом к ветру — он разговаривал сам с собой, о чем-то просил, и ветер ему отвечал.

Тот, кто погружается в сферу языка, может смело сказать, что для него не существует аналогий ни в небе, ни на земле.

Фердинанд де Соссюр

— Почему все шепчутся за моей спиной? Думают, что мое выступление — это ярмарочный балаган, потому что я привез с собой пациента?! Легко говорить об отсутствующих — расписывать эффективные методы лечения, примененные к больным, которые находятся в тысяче километров отсюда. Девяносто процентов историй болезней, о которых я знаю, это — научная фантастика. Психиатрическая фантастика.

Наум ответил не сразу. Он смотрел на Бланеса, как если бы он не искал адекватный ответ, а с усилием вспоминал, кто его собеседник. Потом он сказал тихим голосом:

— Я читал ваши первые работы, доктор. В «Неврологии и переводе» есть очень смелые идеи, которые если и не были тщательно выверены, то заставляли задуматься. С того времени вы сохранили былую смелость, но где вдохновение? Вы подменили теорию зрелищем.