Леди и война. Пепел моего сердца - Карина Демина

Лорд-канцлер из последних, но в отличие от многих, он точно знает, чего хочет. И был бы достойным нанимателем. Он умеет играть и жертвовать фигуры, ставшие ненужными. Осторожен. Умен. Беспринципен. Он точно не станет пить яд, не то доказывая себе же собственную правоту, не то сбегая от ответственности.

И Юго почти решался раскрыться.

Выгодная сделка.

Он усыпит стражу. И поможет войти в Кривую башню. Он полезен, и Кормак сумеет по достоинству оценить эту полезность, не испугается грязных рук, но… всякий раз что-то останавливало Юго. Иррациональное ощущение, которое перекрывало все аргументы разума, заставляя вновь и вновь отступать. Выжидать. Искать иной вариант.

Если Кормак проиграет…

Слабая надежда. Но Юго надеется. Следит.

Прячется, заслышав знакомый треск — рвется ткань мира, пропуская мага. И Юго впивается зубами в собственные пальцы, болью заглушая рванувшуюся было силу. Хаот здесь?

И где, спрашивается, их законы?

Принципы?

Разрыв отливал болотной зеленью, сукровицей искореженного пространства. И редкие всполохи — грязно-желтый, бурый, седой, как просоленная кость — были узнаваемы. Эти сполохи — отпечатки пальцев на разломе — сливались воедино, выплетая радугу зова.

И Юго выпустил пальцы изо рта.

Случайная встреча?

Хаоту всегда были интересны запертые миры… и если вести себя тихо, то Юго не заметят. Он ведь почти сроднился с миром… слился.

Зов ширился, заставляя вибрировать стены. А люди не слышали…

Рыжий кот, оказавшийся рядом, заурчал. Не помогло. Разве способен кот заглушить голос Хаота? Он взвыл и вонзил когти в руку, пробивая до крови.

Спасибо.

Юго заткнул уши и, раскрыв рот, стал часто дышать, мысленно отсчитывая каждый вдох и каждый выдох. Помогло. Зов ослаб. Откатился. И смолк. Но лиловая сеть, опустившаяся на Замок, развеяла последние сомнения: эмиссар-некромант прибыл не только за Изольдой.

— Сволочи. Сдали, — сказал Юго, опуская ладонь на рыжую спину. — Куда ни плюнь — лицемерные сволочи…

Что за жизнь?

Пахло войной.

Оказывается, Меррон помнит этот запах столь же хорошо, сколь и запах тетушкиного варенья. Ей только казалось, что война была давно и точно никогда не вернется, но вот…

…железо.

…камень.

…дым.

И люди прячутся, кроме тех, которые с оружием.

Как их много… люди в стальной чешуе похожи на рыб. Меррон ловила плотву, и еще карасей, и даже щуку однажды почти добыла. Щука была старой, толстой и неповоротливой. Она лежала в камышах, оплетенная тиной, словно старое бревно. И в какой-то миг Меррон почудилось, что не она охотится на рыбу, а наоборот…

…мнительная.

И дура, ох и дура.

Вляпалась. Теперь не выбраться, потому что кусок мыла бесполезен против двух десятков — какая честь при таком карауле ходить! — мечей. А на Сержанта надеяться не стоит.

С чего они вообще взяли, что Меррон представляет хоть какую-то ценность?

Жаль, на доктора не доучилась… а на войне доктора нужны. Тот, который тетушкин друг, он многое видел, но рассказывать опасался. У него порой выспрашивали, за кого он воевал. А он отвечал, что за раненых. А чьи это раненые — какая разница?

Перед смертью все равны. И Меррон тоже…

Она пошевелила липкими пальцами, запихивая мыло в рукав. Если метнуть и в глаз… а потом бежать… догонят.

Или перехватят на повороте — на каждом повороте теперь по стражнику.

Тогда как?

Нет, ну не умирать же ей в самом-то деле!

Малкольм остановился, щелкнул каблуками и в струночку вытянулся перед человеком, которого Меррон сперва не узнала. Да и как узнать лорда-канцлера, когда он сам на себя не похож. Выглядит, точно лавочник средней руки. В простом колете поверх сатиновой рубахи, в штанах полотняных с кожаными нашлепками на коленях, а из украшений — одна лишь цепь канцлерская. И еще шляпа, какую охотники обычно носят, с перышком фазаньим.

А Малкольм утверждал, что лорд-канцлер — страшный человек. Не соврал в кои-то веки.

— Тебя зовут Меррон? — спросил он, хотя наверняка знал не только имя.

— Да.

— Кто тебя ударил?

Он коснулся губы, которая все никак не могла зажить, наверное оттого, что Меррон имела привычку в волнении губу эту покусывать, вновь разрывая лопнувшую кожицу.

— Это… случайно получилось.

— Конечно, случайно, — Меррон взяли под руку, увлекая за оцепление. А Малкольм остался по ту сторону живой стены. И вот как-то совсем от этого не спокойней. — Ты ведь разумная девушка?

Не к добру эта вежливость, однако Меррон сочла за лучшее согласиться.

Разумная.

Настолько разумная, что в нынешнем окружении будет вести себя хорошо.

— И понимаешь, что я могу разрешить все твои затруднения… если ты мне поможешь.

А если откажешься, затруднений станет больше, жизнь усложнится, а возможно и подойдет к закономерному финалу. Нет, не видела Меррон себя погибшей во цвете лет. Это в теории красиво, а на самом деле как-то глупо и бесполезно.

— Я… буду рада вам помочь.

…или хотя бы вид сделать.

— Умница. Возьми, — он протянул стеклянный шарик темно-синего цвета. То есть поначалу Меррон показалось, что шарик темно-синий, но нет — зеленый. Или скорее желтоватый, как исчезающий синяк… или красный, такого, венозного оттенка.

И снова густеет до синевы.

— Сейчас ты пойдешь туда, — лорд-канцлер развернул Меррон в сторону запертой двери. — Постучишь. Назовешь себя. И скажешь, что тебе надо увидеться с мужем.

Странный шарик, который не нагревался в руке, как полагалось бы обыкновенному стеклу.

— Тебя проводят.

Ох, вряд ли Сержант обрадуется этой встрече.

— Когда поднимешься до третьего уровня… или выше третьего уровня, но не ниже. Понимаешь?

Меррон кивнула. Понимает. До трех ее считать научили.

— Просто урони шарик на землю.

— И что будет?

— Ничего страшного.

Лжет. Хотя так умело, что еще немного и Меррон вправду поверит, что ничего страшного не случится. Да и то, какая жуть может скрываться в стеклянном шарике?

Такая, которая позволит Кормаку войти в Башню.

И ладно бы… Меррон что за дело? Пусть сами друг с другом разбираются, а она… она людей хотела лечить. И хочет. Жить. Тетку увидеть. Вернуться в поместье к яблочному варенью и субботним посиделкам.