Кладезь Погибших Сюжетов, или Марш генератов - Джаспер Ффорде

— А каково это?

— То есть?

— Быть вымышленным?

— А-а! — протянул Ньюхен. — Это… да. Прозаично.

Слишком поздно я сообразила, что зашла чересчур далеко: наверное, так чувствует себя пес, если вдруг в светской беседе поднять тему о чумке.

— Я прощаю вашу любознательность, мисс Нонетот, и, поскольку вы человек потусторонний, не обижаюсь. Но на вашем месте я не стал бы чересчур усердно расспрашивать персонажей об их прошлом. Мы все жаждем быть яркими, ни на кого не похожими персонажами, но среди такого моря романов это практически невозможно, и мы это понимаем. После базового обучения в колледже Святого Табулараса я перешел в Дурлинскую школу детективов. Я выезжал на полевую практику в романы Хэммета,[10]Чандлера[11]и Сэйерс,[12]потом прошел аспирантуру в Высшей Школе Агаты Кристи. Мне так хотелось быть оригинальным, но я опоздал на семьдесят лет.

Он умолк и задумался. Я пожалела, что затронула эту тему. Непросто быть сплавом всего написанного до тебя.

— Ладно! — сказал он, приканчивая кофе. — Хватит обо мне. Вы готовы?

Я кивнула.

— Тогда идемте.

И, взяв меня за руку, он перенес нас обоих из «Кэвершемских высот» в бесконечные коридоры Кладезя Погибших Сюжетов.

Внутренним убранством Кладезь напоминал Библиотеку: темное дерево, толстые ковры, бесконечные шкафы, — но на этом сходство и заканчивалось. Во-первых, тут было шумно. Торговцы, мастеровые, техники и генераты сновали по широким коридорам, возникая и исчезая при перемещении из книги в книгу, собирая, меняя и уничтожая замыслы авторов. Повсюду валялись ящики и картонные коробки, и люди ели, спали и вели дела в лавках и крохотных домишках, лепившихся друг к другу наподобие неряшливых трущоб. Повсюду висели плакаты и торчали рекламные щиты, кричавшие о всевозможных товарах и услугах для литбизнеса.{5}

— Похоже, мне сообщение по халявофону, Ньюхен, — сказала я, перекрывая шум. — Посмотреть?

— Да они все время падают, — ответил он. — Плюньте и никогда не ходите по ссылкам.{6}

К нам привязался коренастый мужичок, обвешанный рекламными щитами спереди и сзади. Щиты призывали «знающих словоделов» заказывать сюжетные повороты.

— Нет, спасибо, — прокричал Ньюхен.

Он схватил меня за руку и потащил к более спокойному местечку между Универмагом главозавершений доктора Прямолинеаса и Главным менторским колледжем.

— В Кладезе тридцать этажей, — сообщил мой гид, махнув рукой в сторону суетливой толпы. — По большей части они представляют собой хаотическое нагромождение цехов по производству прозы вроде вон того, но на тридцатом цокольном находится вход в Текстовое море. Как-нибудь вечером спустимся вниз посмотреть на разгрузку каракулеров.

— А что с них сгружают?

— Слова, — улыбнулся Ньюхен. — Слова, слова, слова. Кирпичики беллетристики, ДНК сюжета.

— Но я не вижу, чтобы здесь писалась хоть одна книга, — заметила я, оглядываясь по сторонам.

Он хихикнул.

— Вы же потусторонница! Книги кажутся вам всего лишь словами на странице, но они являются продуктом чрезвычайно сложной трансвымыслительной технологии, которая преобразует странные чернильные закорючки в картины у вас в голове. Сейчас мы используем операционную систему КНИГА 8.3. Правда, это ненадолго — Главное текстораспределительное управление намерено улучшить систему.

— Вчера в новостях говорили что-то о СуперСлове™, — заметила я.

— Дурацкое название. Для нас с вами это КНИГА 9.0. Словомагистр Либрис скоро устроит презентацию. Пока мы разговариваем, идет проверка СуперСлова™, и если программа действительно так хороша, как говорят, то книги уже никогда не будут прежними!

— Ну, — вздохнула я, пытаясь уложить в голове эту мысль, — я всегда полагала, что романы, это, как сказать, пишут.

— «Писать» — это только слово, с помощью которого мы обозначаем процесс перенесения слов на бумагу от руки, — ответил Ньюхен, когда мы продолжили путь. — Кладезь Погибших Сюжетов — место, где стыкуются воображение писателя, персонажи и сюжет, чтобы все это обрело смысл в сознании читателя. В конце концов, чтение, бесспорно, более творческий процесс, чем писание. Ведь это читатель вызывает чувства в своей душе, рисует в воображении цвета закатного неба, ощущает дуновение теплого летнего ветерка на лице, поэтому вклад читателей в книгу не меньше, чем вклад самого писателя, а может, и больше.

Это был новый подход. Я прокрутила эту мысль в голове.

— Серьезно?

— Конечно! — рассмеялся Ньюхен. — «Волны шуршали галькой» — эти слова останутся сущей абракадаброй, если сам не увидишь бурунов, не ощутишь, как от прибоя подрагивает земля у тебя под ногами.

— Полагаю, вы правы.

— Книги, — пояснил Ньюхен, — это нечто вроде магии.

Я немного подумала об этом, оглядывая хаос прозодельческой фабрики. Мой муж был — или есть — романист. Мне всегда хотелось получить хотя бы отдаленное представление о том, что происходит у него в голове, и увиденное оказалось, наверное, ближе всего.{7} Мы пошли дальше, миновали магазин «Минувшая минута». Там продавались устройства для описания хода времени — на этой неделе торговали сменами времен года.

— А что случается с неопубликованными книгами? — поинтересовалась я в надежде выяснить, действительно ли у персонажей «Кэвершемских высот» имеются основания для беспокойства.

— Вероятность провала довольно высока, — признал Ньюхен, — и дело не в сомнительном качестве. Например, «Баньян Косолап» Джона Максурда — одна из самых лучших книг, вообще когда-либо написанных, но она так и не вышла. Большинство литературного хлама, брака и всякой прочей неопубликованной нетленки просто томится в Кладезе, пока все это не пускают на слом. Некоторые тексты такая дрянь, что разлагаются без посторонней помощи — слова вытаскивают из страниц и бросают в Текстовое море.

— А всех персонажей пускают на переработку, как бумагу?

Ньюхен замолчал и вежливо кашлянул.

— Не стал бы я тратить симпатии на одномерков, Четверг. Вы только изведетесь понапрасну, а ведь у нас нет ни средств, ни времени на переперсонификацию их во что-то более интересное.

— Мистер Ньюхен?