Безымянное - Джошуа Феррис

— Я встретил человека на мосту…

— Что за человек?

— Он знал меня.

Донесся звук захлопывающейся автомобильной дверцы. Хрустя коркой наста, к ним неторопливо шел мужчина в длинном темно-сером пальто. Даже издалека Тим различил знакомые, словно с портрета Пикассо, черты — рубленый нос, пухлые губы, разного размера глаза.

— А он что здесь делает?

Джейн тоже обернулась на скрип снега.

— Это я ему позвонила.

— Я же говорил, никаких врачей!

— Говорил.

— Он мне не поможет, Джейн.

— Откуда ты знаешь?

— От них от всех никакого толка.

— Добрый вечер, Тим, — приветствовал его доктор Багдасарян.

Они сидели в прогретом салоне «Мерседеса», снаружи проступали из сумрака расплывчатые пятна галогеновых фонарей. Из всех своих врачей к Багдасаряну Тим испытывал наименьшую неприязнь. За прошедшие годы ему досталось немало косых взглядов, и только один Багдасарян косился из-за природных особенностей, а не из-за сомнений в душевном здоровье Тима или серьезности его заболевания. При первом же взгляде на Багдасаряна возникала мысль, что Господь лишил его мало-мальской привлекательности и тщеславия умышленно, вынуждая целиком посвятить себя разгадкам тайн человеческих недугов. При этом доктор подкупал своей интеллигентностью, красноречием, певучим голосом и общим обликом эрудита и энциклопедиста.

И все же Тим не обрадовался. До болезни ему казалось, что стоит лишь обратиться к медицинской братии, и гений американской передовой науки вернет ему неотъемлемое право на здоровье. По крайней мере, считал он, найдется хотя бы один врач, один узкий специалист, который утешит, направит и распишет план действий. Однако поиски чудо-специалиста давно прекратились. Чудо-специалист умер, чудо-специалист — это сам Господь, чудо-специалист — плод отчаявшегося разума, которому нужно хоть во что-то верить. Тим устал искать, устал раз за разом переживать крушение надежд. Уповать на неизвестного гения он больше себе не позволит.

Да и на кой черт, в конце концов, сдался этот гений? Ведь он, Тим, не умирает? Он ведь победит свою непонятную болезнь? Так пошел он лесом, ваш гений, вместе со своими разгадками и рецептами. Тим еще поборется, у него еще остался порох в пороховницах!

Битых полчаса Багдасарян разглагольствовал о новейших достижениях томографии. Рассказывал о радиоизотопах, о сглаживании и атомных магнитометрах. Со времен последнего обследования Тима наука, по его словам, успела шагнуть далеко вперед, появились технологии, позволяющие получить четкий снимок мозга in situ[2].

— Иными словами, — заявил доктор восторженно, — отпадает необходимость в обездвиживании! Теперь мы можем сделать томографию прямо во время вашей прогулки, в движении, в момент изменения сигналов. Для неврологии это огромный прорыв. Никто и представить себе не мог, что такие возможности появятся уже сейчас, а не через пятьдесят-шестьдесят лет. Некоторые вообще не верили, что мы к этому придем. Однако мы пришли. Теперь вас не придется запихивать в томограф, чтобы увидеть, какие процессы происходят в мозге.

Тим, к своему ужасу, почувствовал, как шевельнулась глубоко внутри похороненная надежда.

— И какой мне от этого толк?

— Толк?

— Что мне с того? Мне поставят диагноз? Выпишут лекарство?

— Ну-у… — протянул доктор, — лекарство-то вряд ли. Это просто метод, инструмент, но гораздо более точный, чем все наши прежние…

— Не интересует.

— Не интересует? — опешила Джейн.

Она перегнулась вперед с заднего сиденья, и Тим посмотрел ей в глаза.

— Зачем мне измываться над собой, Джейни?

— Почему измываться?

— Изводить себя напрасными надеждами, а в итоге — очередное разочарование.

— Откуда ты знаешь, если даже не пробовал?

— Ты ведь слышала. Лекарства нет, диагноза тоже.

— И все-таки, Тим, определенная перспектива просматривается, — возразил Багдасарян.

Тим перехватил его взгляд в тусклом свете потолочного фонаря.

— Я помню, как отчаянно вы боролись за идентификацию своего состояния, — начал доктор. — Помню, как впадали в депрессию от отсутствия данных, способных освободить вас — это ваши собственные слова, они врезались мне в память — освободить от подозрений в психическом расстройстве. Вы и слушать не хотите, когда говорят, будто у вас что-то с головой. Вам важно, чтобы ваши приступы официально признали соматическим нарушением, от которого медицина уже не сможет отмахнуться. Без официального признания болезнь не будет считаться «настоящей». И теперь у нас появились способы его добиться. Возможно. Неужели не хочется доказать наконец миру, что ваш уникальный недуг есть именно органическое заболевание, а не мания, не психоз, которых вы, Тим, — и это вполне естественно и объяснимо — склонны стыдиться? Неужели это не станет для вас пусть скромным, но шагом вперед?

Багдасарян умел убеждать. Тим буквально почувствовал, как его затягивает.

— И что от меня требуется?

Как следовало из объяснений доктора, прибор можно изготовить только в виде прототипа, на заказ. Что, конечно, обойдется недешево. Тут ничего не поделать, случай уникальный, готовых аналогов не существует. Не страшно, заверил Тим, деньги не проблема. У Багдасаряна уже имелись на примете две частные фирмы, занимающиеся медицинским оборудованием, которым под силу сконструировать требуемое устройство — подобие шлема с датчиками. Этот шлем будет делать что-то вроде моментальных снимков мозга — до хождения, во время и после. И уже по ним появится возможность восстановить полную картину происходящего в мозге во время типичного приступа.

— Мне нужно будет надевать прибор до прогулки?

— Да, — ответил доктор. — Чтобы отследить изменения, вам придется носить его круглосуточно.

Доводы Багдасаряна били в цель. Тим и сам не знал, почему так жаждет подтверждения, что болезнь имеет именно физическую, а не психическую природу. Почему-то избежать компании чокнутых и симулянтов стало для него вопросом жизни и смерти. Он хотел обелить себя и перед Джейн, не нуждавшейся в доказательствах, и перед Беккой, смотревшей с подозрением, и перед медицинской братией, навострившейся перекидывать его из рук в руки, и перед коллегами, от которых только и жди фирменной скептической усмешки. Однако больше всего он хотел оправдаться перед самим собой.

Доктор умолк, и в памяти всплыли уже пройденные бесчисленные сканы, анализы и тесты, жесткие больничные кушетки, холодные бумажные халаты и бессчетные моменты, когда так же екало сердце от шевельнувшейся надежды. А на работе? Он и так ходит по кабинетам с рюкзаком, что же будет, когда он явится в непонятном шлеме с датчиками?