Изгнанная армия. Полвека военной эмиграции. 1920-1970 гг. - Олег Гончаренко

«Осенью 1922 года поздно вечером шел по улицам Москвы бывший меньшевик… Пивоваров… Тот самый Пивоваров, которого Слащев вез когда-то с собой на фронт для “выведения в расход”. Вдруг кто-то остановил его.

– Товарищ Пивоваров. – Перед ним стоял какой-то красноармейский офицер.

– Товарищ Пивоваров, неужели вы меня не узнаете? – Вглядевшись в незнакомца, Пивоваров узнал в нем… генерала Слащева.

– Пойдемте ко мне, поболтаем, вспомним старое, – предложил Слащев. – Беседа между двумя новыми друзьями, из которых один другого заочно называл мерзавцем, а другой – паршивым жидом, затянулась далеко за полночь. Пивоваров нашел Слащева очень милым и интересным собеседником, о чем и написал одному из бывших друзей за границей»[41].

11 января 1929 года Слащев был убит из пистолета в помещении школы (по иной версии, в своей квартире) слушателем курсов Лазарем Коленбергом. По официальной версии, убийство было совершено из побуждений мести за казненного якобы по приказу Слащева в Крыму в 1920 году брата Коленберга.

Нелегкий путь изгнанников отягощался общим чувством тревоги за будущее, порой оттеснявшей тяготы корабельного быта, тесноту и грязь кают и палуб на второй план. Мысли эти одолевали почти всех, кто давал себе труд задуматься о том, какая жизнь ждала их за границей, но определенный ответ себе могли дать очень немногие – те, для которых близящийся турецкий берег представлялся лишь перевалочным пунктом на пути в Западную Европу и другие страны. Тем, кто обладал прочными родственными связями за границей или значительным личным состоянием, выведенным из России ранее, позволявшим свободное перемещение по всему миру, сам исход казался тяжелым, но не безнадежным событием. Многие из них еще надеялись на возвращение, пусть даже не скорое, и мысли этих людей не занимало настроение безысходности, охватившее всех, кому оставалось лишь положиться на командование армии, предоставляя ему быть вершителем собственной судьбы.

К примеру, часть нижних чинов армии была уверена, что командованием уже составлен план дальнейшей борьбы, а отплытие за границу станет лишь одним из отвлекающих маневров на пути к победному возвращению в Россию для последнего боя большевизму, а неизбежные трудности, встречаемые на этом пути, – одно из непременных условий борьбы за правое дело.

Иная картина представлялась Главнокомандующему. Трения с союзниками, начавшиеся не вчера[42], не давали Врангелю особых надежд на их особую помощь, когда Русская армия окажется за границей. Посему согласие союзного командования предоставить для армии сравнительно близкий к российским границам участок турецкой территории расценивалось им как большая удача, так как его можно было превратить в возможный плацдарм для будущего похода на большевиков. Географическая близость к России открывала возможности после месяцев отдыха и переформирования для высадки армии на южных рубежах России.

К вечеру третьего дня морского перехода, после раннего захода солнца, впередсмотрящие на мостиках кораблей стали различать прямо по курсу бегущие и мерцающие огоньки. Корабли взяли курс на свет дальних огней, и вскоре стали различимы дальние маяки Босфора.

Темное пространство пролива, окаймленное дальними огнями, постепенно приближалось, и вот уже вскоре с двух сторон берега, вспыхивая во тьме, заиграли огоньки Буюк-Дере. По кораблям флотилии был отдан приказ становиться на якорь из-за полученного от турецкой стороны запрета иностранным судам проходить Босфор в ночное время, и до девяти утра следующего дня все корабли замерли в томительном ожидании своей судьбы. Исход завершился, и «свыше 120 кораблей флотилии Врангеля усеяли этот рейд. Это был клочок плавучей России, не пожелавшей оставаться под большевистским ярмом»[43].

Наутро после прибытия русских кораблей на константинопольский рейд турецкие власти разрешили продвинуться по проливу лишь крейсеру «Генерал Корнилов» с Главнокомандующим и его штабом на борту, на котором был поднят французский флаг. Высадка войск и беженцев с других судов на берег откладывалась на неопределенное время из-за необходимости подготовки к приёму большого количества людей. Вокруг ставших на якорь русских судов по прозрачной водной глади то и дело сновали юркие ялики и самодельные турецкие лодки. Сидевшие в них турки предлагали мучившимся от голода и жажды пассажирам стоявших транспортов менять личное оружие или имевшиеся у некоторых комплекты чистой одежды на самую незатейливую еду и сравнительно чистую воду. За отдельную плату турки брались доставлять родственников с берега, ожидавших прибытия своих из России. Лодочники ловко маневрировали между застывшими глыбами судов и застывали, покачиваясь в волнах, у их бортов, пока пассажиры выкрикивали имена и фамилии тех, кого они столь трепетно ожидали. Приезжавшие на турецких лодках к кораблям русские обращались к собравшейся многолюдной толпе на палубах, прося разыскать такого-то и такого. Попутно они рассказывали пассажирам городские новости, охотно делясь слухами относительно судьбы вновь прибывших эмигрантов из России. Услышанное не производило на беженцев благоприятного впечатления: становилось понятно, что в своем новом качестве здесь они нежеланные гости и что видимого просвета в начавшейся череде их скитаний, увы, не предвидится. Среди пассажиров-беженцев поднялся ропот. Дошедшие до Главнокомандующего слухи заставили его отдать приказание штабу принимать экстренные меры по наведению порядка на кораблях, в том числе и среди войск. За упадок дисциплины у подчиненных Александр Павлович Кутепов провел показательное снятие с должности генерал-лейтенанта Петра Константиновича Писарева, еще недавно, в августе 1920 года, принявшего у самого Кутепова 1-й армейский добровольческий корпус и считавшегося его боевым соратником. Нарядам марковцев, ставших в изгнании опорой и «гвардией» Кутепова, было приказано не допускать приближения лодок и маломерных судов с посторонними к стоящей на рейде флотилии. В случае отказа частных лодок покинуть акваторию, где стоял корабль, Кутеповым было предписано открывать огонь. По прошествии времени началась разгрузка транспортов. По согласованию с союзным командованием, первыми начали свозить на берег больных и раненых. За ними сошли и некоторые казачьи части.