Феномен - Владимир Геннадьевич Поселягин

кошмарной, немногие из кольца прорвались. Но пленные были, и вот один офицер, капитан абвера, подтвердил, что я его завербованный агент. Более того, заявил, что это благодаря мне киевская армейская группировка потерпела поражение и сейчас переваривается в огромном котле. О как. Интересно судьба повернулась. Я ни в чём не признавался и громко возмущался: мол, своему командиру они не верят, а врагу – вполне.

К счастью, командиры всё же были вменяемые. Показания немца не совпадали с теми данными, что были у них на руках, а потому уже его начали серьёзно колоть. Но немец стоял на своём. И выверт судьбы меня поразил. Немца шлёпнули, меня поначалу тоже хотели (два фиктивных расстрела не в счёт), хотя если бы приговорили, я бы сбежал. А так – суд и двадцать лет лагерей как немецкому агенту.

И вскоре по этапу я был отправлен под Нижний Новгород, сейчас он Горький. Кстати, по суду меня лишили звания и всех наград и даже из армии выгнали с позором. Ну, награды хорошо спрятаны, а на звания мне начхать. Если бы не война, я из армии давно бы свалил: мне немцев бить нравится, а служить – нет. Так что, как ни посмотри, со всех сторон плюсы.

Вот только в лагерь меня доставили странный. Шарашка оказалась на территории горьковского завода. Тут собирали Су-76, и меня включили в бригаду осуждённых, которые собирали и устанавливали движки в бронекорпус. Для этой работы подбирались технически грамотные осуждённые, большая часть, как и я, командиры, но были среди нас инженеры, техники и другие спецы. А знаете, что самое смешное? Через месяц, в начале августа, меня освободили, выдав бумагу об этом.

Блин, ну как так-то?! Я уже за пахана был, смотрителем барака. И день сегодня так хорошо начинался! Только наступило утро четвёртого августа, я сидел в бараке с приближёнными, пил чай с бутербродами, и тут это. Охрана на скудном питании, другие рабочие завода – тоже, а мы бутерброды с колбасой и маслом наворачиваем. Это мои люди, а я не жмот. Тут сразу видно кто есть кто. Если нормальный мужик, то я не отталкивал, а мерзота всякая (и таких хватало) даже и не приближалась: знала, что изувечу. Они, конечно, стучали, что мы хорошо живём, и обыски у нас были частыми.

А хорошо было. Я с егерей взял походную жаровню, там сухое топливо, можно воду кипятить, супчик сварить, а мы вот чаи гоняли. Утварь тоже была – чайник и котелок. Я в бараке ничего я не держал, доставал из хранилища по мере надобности, а после использования убирал. Откуда всё бралось, никто не знал. Думали, у меня свой человек в охране, он и снабжает – такова была основная версия.

Работали мы хорошо, даже перевыполняли план, и нам его подняли. И тут меня выпихнули. Утром под конвоем доставили к начальнику охраны, который сообщил мне, что был пересмотр дела, меня оправдали, я свободен. Пшёл вон.

Уходить я категорически не хотел, бойцы напрасно старались оторвать меня от ворот. М-да, нехорошо как-то.

Начальник нашей закрытой зоны, в которой было всего сто шесть заключённых, скомандовал конвоиру:

– Прикладом ему по пальцам.

Бойцы тут же расступились, и один курносый из охраны замахнулся винтовкой. Пришлось отпустить ворота и сделать пару шагов назад. Ворота тут же захлопнулись, сверху мне скинули старый вещмешок с моими вещами, сюда же спланировали две бумаги.

– Чтоб вас испанцы залюбили! – крикнул я охране.

Это было тяжёлое оскорбление, и они это знали, защёлкали затворами. Зло сплюнув, я подобрал вещмешок, закинул его за спину и поднял обе бумаги. Одна была об освобождении (даже без фотографии), другая – приказ из кадрового отдела Красной армии явиться не позже восьмого августа. Изучив приказ, я смял его и выкинул: я гражданский, о да, и приказывать они мне не могут. Вторую бумагу, об освобождении, я убрал в карман и направился прочь.

– Бард! – окликнул меня капитан НКВД, начальник охраны нашей шарашки. – Почему вторую бумагу выбросил?

– Там приказ явиться в кадровый отдел армии. А я гражданский, меня по суду выгнали из армии с позором, а значит, приказывать мне они не могут. Так что пшли они.

– Ты что, не патриот?

– Блин, я весь такой патриотичный в вашей шарашке работал, изо всех щелей патриотизм прёт. Я гражданский, и точка!

Развернувшись, я энергичным шагом пошёл прочь. Эту страницу своей жизни я перевернул. Жаль, афера с дынями не вышла. Я связался со смотрящими других ближайших зон и договорился, что они через своих людей на воле направляют нашей шарашке один из трёх вагонов с дынями первого урожая из Узбекистана. Теперь-то уж что.

Я хотел было пойти на станцию, но потом свернул на рынок. Денег советских у меня немного, но есть что продать. Хотел купить свежих куриных яиц, хлеба (наверняка кто-нибудь печёт), пирогов. Потом буду думать, что делать дальше. В Москву не поеду. То, что я сижу, девчата знали, письмо я им отправил, да и от них два успел получить. У них там всё в порядке. Ларе рожать или в конце этого месяца, или в начале сентября, время пока есть. Дом она себе нашла и купила, уже месяц как обживается.

А не отправиться ли мне на Чёрное море? Покупаюсь, отогреюсь после сибирских морозов на зоне. Там можно закупить фруктов разных, дынь. Нормальный план.

И тут я заметил у военкомата небольшую группу призывников и услышал, как один из них рассказывает историю создания испанской дивизии добровольцев, воюющей под Ленинградом. Честно признаюсь, это я пустил информационную утку. Она быстро разошлась по заводу, городу и начала расходиться по стране. Не знаю, как на фронтах, времени всё же мало прошло, чтобы она так широко распространилась. Но вот с этими призывниками, видимо, и до фронта дойдёт.

Тут всё просто. Я рассказал, кого европейцы метят словом «голубой», и объяснил, что в «Голубую дивизию» испанцы набирали только добровольцев с нетрадиционной ориентацией. Поэтому, мол, в плен им лучше не попадаться: девушек они сразу убивают, а парней… Лучше гранатой подорвать себя вместе с ними. А местные же как дети, для них это культурный шок, но всё же осознали, и информация пошла в массы. Так что ругань вроде «чтоб тебя испанцы залюбили» берёт корни отсюда. Испанская дивизия получила и другое название – «Петушиная». Это, видимо, уже влияние сидельцев.

Было утро, рынок уже работал. Тут отдельно вещевые ряды и отдельно – с деревенской продук цией. Я продал две камуфлированные куртки, которые были мне не по