Холодная рука в моей руке - Роберт Эйкман

– Вопрос в том, хочу ли я этого? – спросила Роза, впервые за время беседы повернувшись к собеседнику лицом.

– О, конечно, вы этого хотите, миссис Хьюз, – уверенно ответил он. – Все пилигримы опускаются на колени, чтобы соприкоснуться. Как видно, это одна из тех вещей, о которых вы успели забыть.

– Соприкоснуться с чем? – уточила она. – Со святыми мощами? С реликвиями?

Он молчал, но по губам его впервые скользнула улыбка.

– Может, мне лучше убраться отсюда подобру-поздорову? – выпалила Роза. – Хотя нет, я совсем этого не хочу. Но почему именно я? Почему вы полагаете, что я способна сделать это более, чем другие?

– Потому, миссис Хьюз, что на протяжении всей своей жизни вы стремились к совершенству. Вас всегда привлекало исключительно совершенство, а так как в этом мире совершенства нет, вы пребываете в унынии. Это уныние особого рода, если можно так выразиться, уступка этому миру.

– Прекрасно помню, как монахини внушали нам, что уныние – это грех.

– Как и с большинством вещей, все зависит от того, какого рода это уныние.

– Мне кажется, вы на многое заставляете меня взглянуть по-новому, – призналась Роза.

– Там, где вы сейчас живете, на протяжении столетий стояла гробница, на которой было высечено некое изображение, – произнес он. – Прежде на том же самом месте находилось другое изображение, совершенно иное, однако запечатлевшее то же самое; еще раньше – кто знает? – там пребывала сама богиня, in propria persona,[3] если вы только позволите употребить подобное выражение. Стоит ли говорить, что никто не способен узреть богиню в ее священной роще – и после этого продолжать жить. Это возможно лишь в том случае, если человек становится временным вместилищем божественной сущности.

– Для священнослужителя несколько странно допускать существование целого сонма различных богов.

– Бог един.

– Да, – кивнула Роза. – Я в этом не сомневаюсь. По крайней мере, теперь. Признаюсь, вы помогли мне понять то, чего я прежде не понимала. И при этом не сообщили ничего нового.

– Наша обыденная жизнь подчиняется тем схемам, которые навязывают ей люди; художники называют эти стандарты «стилем». Свойства этих схем меняются в плавном течении дней. Тем не менее реальность не имеет с ними ничего общего; реальность неизменна – и этим подобна ритуалу. Полагаю, то, что говорила ваша экономка, имеет отношение именно к реальности, хотя, возможно, до нее долетают лишь туманные слухи. Реальность часто таит в себе опасности, и она пыталась вас предостеречь.

– А вы?

– А я советую вам смело идти навстречу опасности. Если вы услышите легчайший звук, о котором я рассказывал, распахните дверь настежь и взгляните на то, что предстанет вашим глазам. Опуститесь на колени, протяните руку вперед, как я вам говорил. И, разумеется, будьте готовы к великим переменам. К непостижимым, непредсказуемым переменам.

– Ваши слова приводят меня в полное недоумение, – едва слышно пробормотала Роза.

– Как и многих других. В приходе я слыву человеком, одержимым самыми странными идеями. Говорят, мои рассказы только сбивают людей с толку. – Викарий внезапно поднялся со скамьи. – Настало время вернуться к моим прихожанам. Рад был познакомиться с вами, миссис Хьюз.

Он не стал надевать шляпу, лишь помахал ею на прощание. Роза, подняв глаза, в течение нескольких секунд пристально рассматривала его лицо.

– Из того, что вы тут наговорили, я не поняла практически ничего, – призналась она. – И все же благодаря вам я чувствую себя намного лучше. Благодарю вас.

Она была готова пойти вместе с ним, если бы он предложил, но он этого не сделал. Слегка поклонившись, викарий удалился торопливым шагом. В течение минуты или около того она видела его темный силуэт, мерцающий и качающийся в сумерках, точно клочок горящей бумаги, несомый ветром; но вскоре тот исчез из поля зрения.

На тыльную сторону ее левой руки упала тяжелая дождевая капля. Роза вскинула голову. Небо стало совершенно черным, но то была не только чернота подступающей ночи. Все, что оставалось Розе, – с максимально доступной скоростью двигаться в сторону дома. Но хотя она шагала по тропе достаточно быстро, ей не удалось разглядеть впереди силуэт мужчины, который только что с ней разговаривал. Видимость была такой слабой, что передвижение по неровной дороге становилось опасным; когда Роза наконец оказалась в Ла-Виде, ее элегантная одежда промокла насквозь, как и она сама; прежде так сильно промокнуть ей случилось только один раз, в тот незабываемый день в Венсенском лесу, который она провела с Деннисом. Публика в Венсенском лесу прогуливалась чинно и неспешно, но вдруг хлынул, как из ведра, неистовый проливной дождь, от которого негде было укрыться. Тут Роза осознала, что память ее подвела. Мужчину, в обществе которого она промокла насквозь, звали вовсе не Деннис, а Майкл; гнусный чертов лгун, милый старый Майк.

В Ла-Виде не было электричества; для освещения в доме пользовались масляными лампами, в точности как сказал ее новый знакомый; добыча масла для ламп относилась к числу неприятных обязанностей, от которых избавила Розу мадам Дюкен. По крайней мере, Розе не приходилось выслушивать снисходительных разглагольствований продавца, горько сокрушавшегося по поводу допотопных, почти нищенских условий, в которых ей приходится существовать. Сегодня, прежде чем зажечь лампу, Роза в полной темноте сорвала с себя всю одежду и бросила на пол.

Деннис, Майкл, Оскар, Тед, Том, Фрэнк, Гвин и Элвингтон; так звучали некоторые из этих имен, невыразимо забавных имен. Роза зажгла две лампы, затем мысленно выстроила всех своих мужчин в ряд. Она проделала это впервые в жизни, и, вероятно, именно по этой причине некоторые имена не вызвали в памяти никаких явственно различимых черт; а некоторые лица, отчетливо вырисовывавшиеся в темноте, не имели имен. Роза схватила чистое полотенце и принялась яростно растираться. Согревшись, надела сухой джемпер и брюки, которые носила редко, а поверх всего этого – толстый зимний халат. Все эти вещи дарили новые ощущения, и это было приятно. Халат Роза летом отдавала в чистку, и от него исходил легкий запах химикатов. Шеренга мужчин, выстроившаяся в ее сознании, вскоре исчезла – без всяких усилий со стороны Розы. Они словно отправились в самую гущу жизненной битвы, откуда нет возврата.

И все же какая участь постигла каждого из них? Над этим вопросом Роза размышляла редко. Практически в каждом случае в конце концов у нее возникало желание уйти, унося с собой свое бедное сердце. Мыслей о том, как жил без нее покинутый мужчина, она старалась избегать. А когда на ее горизонте появлялся кто-то новый, свойственная ей способность не размышлять о прошлом приобретала особое значение. Ныне она смогла лишь припомнить, что Элвингтон, бедный, слабый американский юноша, пил столь усердно, что довел себя до гробовой доски; но не Роза была тому причиной, так как это случилось много лет спустя после их разрыва; она вспомнила также, что толстяк Оскар был убит, так сказать, в скандинавском стиле, то есть в драке, которая вспыхнула из-за нее или отчасти из-за нее. После этого случая у Розы началось самое настоящее нервное расстройство, и сводной ее сестре, Джудит, пришлось вывозить Розу в Англию чуть ли не под наркозом (путешествие, надо сказать, было совершено экономклассом). Предполагалось, что Фрэнк погиб в автокатастрофе на окраине Болтона, где ему после долгих поисков удалось найти работу. Об этом Розе сообщила соседка по комнате, Агнес; она клялась и божилась, что это правда, но на слова Агнес нельзя было полагаться даже тогда, когда у этой особы возникало желание сказать правду. Она сообщила также, что всего за неделю до катастрофы Фрэнк женился… Что касается всех остальных, вполне вероятно, они были живы. Хотелось бы знать, кто из них в конце концов попадет на небеса, подумала Роза; хотелось бы знать, попадут ли на небеса их женщины и что будет, если они все там окажутся. Ряд, который выстроился у нее в сознании десять, двадцать, нет, уже тридцать минут назад, рассыпался и более не возникал. Роза часто замечала, что подобные картины, возникающие в мыслях сами собой, быстро исчезают и вернуть их невозможно никакими усилиями. Скрестив ноги, она произнесла вслух: