Милый плут - Полина Федорова

— Мы все видели, простите великодушно, — как бы в ответ на его мысли произнесла Манефа Ильинична елейным голоском. — Ваши признания в любви нашей Симочке были весьма эмоциональны и сопровождались некими вольными действиями, что, впрочем, разрешено между женихом и невестою, конечно, в разумных пределах. Что ж, благословляю вас.

Она трижды перекрестила их и посмотрела прямо в глаза Факсу.

— Надо полагать, вы не будете долго тянуть с венчанием?

— Ни в коей мере, — улыбнулся ей Альберт Карлович, уже пришедший в себя. — Свадьба состоится ровно через месяц.

— Молодец! — дружески хлопнул его по плечу генерал, и Факс едва не слетел со стула. — Вот это по-нашему!

Альберт Карлович душевно улыбнулся генералу, собрал свой саквояж, поцеловал ручку сомлевшей от несказанного счастия Серафиме и поклонился присутствующим.

— Господа, дамы, мне, к сожалению, пора. Долг обязывает.

Генерал одобрительно хмыкнул и уважительно посмотрел на Факса.

— Ждем вас завтра к обеду, — безапелляционно заявила ему Манефа Ильинична, удовлетворенно потирая пухлые ручки.

— Всенепременно, — заверил ее Альберт Карлович со смиренной улыбкой.

— Теперь вы можете и даже обязаны бывать у нас каждый день, — не преминула напомнить Манефа Ильинична.

— Счастлив, просто счастлив сему обстоятельству, — лучезарно улыбнулся Факс и, снова поклонившись всем присутствующим, сделал ручкой невесте. Та, пунцовея щечками и смущаясь, слегка приподняла ладонь и пошевелила в ответ пальчиками.

— Так не забудьте же, завтра ждем вас к обеду, — громко произнесла уже в спину Факса Манефа Ильинична.

Альберт Карлович обернулся и слегка развел руками: дескать, не извольте беспокоиться, конечно же, непременно буду! Когда за ним закрылись двери, тетушка перевела взгляд на братьев-монахов. Те молча поклонились и вышли из спальни, мягко прикрыв за собой двери.

Единственно, чего было жаль, так это университетской кафедры. За десять лет, что он читал лекции, Альберт Карлович приобрел большое уважение и любовь студентов, так как не в пример другим профессорам из немцев, так и не удосужившихся выучить русский язык, он преподавал не на немецком или латыни, а на чистом русском языке. И строил он свои лекции не как нудное наставление и пересказ необходимых знаний, а как живой рассказ, с примерами и отступлениями, часто переходящими в живой разговор со студентами. На его лекции приходили студиозусы с других отделений и факультетов, и его аудитория всегда была полна, а тому же профессору Бартельсу, к примеру, приходилось излавливать студентов по коридорам, дабы загнать их к себе на лекцию.

Ему нравилось преподавать. Это у него хорошо получалось. К тому же на следующий год ему светило деканство — еще один шаг к должности ректора университета, на которую он уже баллотировался пять лет назад после смерти ректора Брауна и набрал столько же белых шаров, сколько и нынешний ректор. Менее чем через три года предстояли новые выборы ректора университета, на которых Факс имел весьма достаточно шансов победить.

«Не поздно ли начинать все снова на новом месте? — раздумывал Альберт Карлович, собирая свой скарб, который, по мере его укладывания, потихоньку уносил в дорожную коляску извозчик. — Здесь, в Казани у меня есть все: хорошая должность, прекрасная практика, деньги, перспективы, уважение горожан, наконец. Возможно ли все это возродить на новом месте? Да и где оно будет, это место? В Москве? В Петербурге? Там таких, как он, хоть пруд пруди. А здесь я единственный в своем роде…»

Факс перевязал бечевой книги и выставил их к дверям, дабы извозчик не топал по всей комнате в своих провонявших конским навозом сапожищах.

«Может, не уезжать никуда? Смириться? Жениться на этой поэтке, она ведь, кажется, давно влюблена в меня и боготворит, стало быть, будет смотреть в рот и прощать многое…

Нет, к черту! Свобода дороже. Да и какие наши лета? Тридцать четыре года для мужчины еще и не зрелость, а так, поздняя молодость. Вполне подходящий возраст для того, чтобы начать все сначала. К тому же такая помолвка, что состоялась сего дня в спальне фрейлейн Елагиной, весьма смахивает на подставу. Скорее всего так и есть: все было подстроено этой хитрой фрау Локке, конечно, с согласия и не без участия самой Серафимы Сергеевны, донельзя засидевшейся в старых девах. И как это он попался на такую простейшую уловку? Прошу прощения, но Sie sind ein Trottel[2], господин Факс! Нет, надо ехать. Ехать!»

Когда из квартиры была унесена последняя котомка, Альберт Карлович оглядел свое оставляемое жилище, вздохнул и вышел на улицу. Было темно, голые ветви бывшего Тенишевского сада, уже скинувшие листву и приуготовившиеся накинуть зимние одеяния, сиротливо смотрели в черное небо с редкими колючими звездами. Так же сиротливо было и на душе Факса, однако решение было принято и надлежало его исполнять.

Он подошел к коляске, проверил, хорошо ли приторочены чемоданы и баулы и оглянулся на флигель, десять лет служивший ему домом. Окна флигеля были черны, кроме одного, где жил университетский механик Голдшмит. Очевидно, он изготовлял очередную гальваническую машину, которые шли теперь за сорок рублей штука. Что делать — influtio[3].

Альберт Карлович уже занес было ногу на подножку экипажа, как от стены флигеля отделились две тени.

— Halt![4]— произнесла одна тень и двинулась на Факса.

— Wie bitte?[5]— спросил Факс, всматриваясь в приближающуюся фигуру.

— Halt, — повторила тень и подошла ближе. В неясном свете масляного фонаря, прикрепленного к задку коляски, Альберт Карлович узнал фёрста Адольфа фон Готтлиба. Лицо его было спокойно и непроницаемо. Второй тенью, конечно же, являлся его братец Густав.

— Was geht los?[6]— придав голосу удивление, произнес Факс. — Was machen Sie hier?[7]— добавил он, хотя ответ уже был ему заранее известен: братья-фёрсты его стерегут. Просто-напросто. Чтоб не сбежал.

— Ти, верно, плёхо стал понимайт по-немецки, — медленно произнес Адольф. — Тогда скашу тибе по-русски: распакофыфай фещи, ибо ти никуда не едешь. На сей раз тибе не удастся сбешайт.

Альберт Карлович согласно кивнул и быстро перевел взгляд назад. Однако там уже стояла тень Густава. Факс метнул взгляд в сторону улицы, и, о чудо! — увидел там ту же тень младшего фон Готтлиба. В течение нескольких мгновений, куда бы доктор ни переводил свой взгляд, он повсюду натыкался на фигуру второго фёрста. Тот был поистине вездесущ, и о неожиданном побеге нечего было и думать.