«Государство – это мы! Род Лузиковых» - Юрий Никитин

В этой главе слово предоставляется старейшине рода Лузиковых – Анастасии Семеновне Лузиковой (Анастасии Тимофеевне Ситниковой-Выясновской), а также Сергею Ивановичу Полоусову и Татьяне Тимофеене (Тихоновне) Лузиковой.

Анастасия Семеновна ЛУЗИКОВА:

«Родилась я 24 декабря 1922 года в хуторе Старый Калач под Царицыным. Дата моего рождения определена была условно. Родители позже говорили: «Где-то в конце года перед Рождеством…»Там у нас были Старый Калач и Новый Калач. В Старом Калаче проживали старообрядцы, а в Новом – и старообрядцы, и православные. Разделение Калача на Старый и Новый было условным, можно сказать – овражком, по которому протекал арык, перейти через него можно было по камешкам. Это в обычное время, а весной, когда разливался Дон, по арыку шумел бурный поток, и дорога в Новый Калач была малодоступной. Впрочем, старокалачевцев это не смущало, потому что в Новом Калаче им «нечего было делать».

В Старом Калаче была старообрядческая церковь, рядом с ней находилось кладбище. Именно они и запечатлелись крепче всего в моем детском сознании. В Новом же Калаче была большая православная церковь, гимназия, магазины, базар… До Нового Калача ходил поезд «Царицын-Донская», рядом со станцией была «Парамоновская ссыпка», куда возили и сдавали зерно.

Старый Калач местными казаками еще именовался «Дундуков» или «Дундуково».

На границе по арыку на стороне Нового Калача располагался скит, где обитали монашки.

Калач-на-Дону был приписан к Пятиизбянской станице.

Мои первые воспоминания относятся к раннему детству, году эдак к 1924, когда моей любимой забавой было «скакание» на деде Митрофане Ивановиче Короткове. Все это делалось шумно и не одобрялось бабушкой Евдокией Леонтьевной. Тогда я впервые услышала это странное слово «тумана» с ударением на последнем слоге. Позднее я узнала, а точнее, догадалась из контекста, что означало оно, это слово – нечто неприятное, даже страшное…Попеременно туманой были все дети, включая и внуков с правнуками…

Еще один эпизод моих ранних воспоминаний связан с постройкой нового куреня– так называли у нас дом.

Как сейчас вижу, объемный квадратный фундамент, рядом с ним длинный верстак, который служил одновременно обеденным столом для казаков-строителей.

Курень возводили всем хутором. Казаки приходили со своим инструментом, работали, а хозяева их поили-кормили. Дом вышел просторный, красивый или, как у нас тогда говорили, справный. В нем было много комнат, несколько спален. Мы, дети, спали в отдельной комнате все вместе – Гора (Гриша), Дуся Духа, Духара) и я, Ася (Стюрка), как нас называли домашние. Ночевали мы то на полу, то на палатях. Обедали в большой комнате, которая была и кухней, и столовой. Была еще одна комната – особая, называлась горницей. Эта самая горница была очень нарядной. Кровать там застилали красивым шелковым стеганым одеялом с подушками в обоих концах кровати – по две больших и по одной маленькой. Все это было прикрыто специальными занавесками-павилионами из белого батиста с вологодскими кружевами. Не припомню теперь, спал ли кто-то когда на этой роскошной кровати. Скорее всего, она была декоративным элементом, придающим дому парадность и ощущение зажиточности.

Двери и окна в горнице были занавешены занавесями из нарядного тюля. Точкой, а скорее восклицательным знаком в убранстве этой необычной комнаты служили лампа-«молния» с белым матовым абажуром, а также чудо-граммофон с трубой, откуда слышны были мужские и женские голоса. Мы, дети, поначалу даже с опаской заглядывали туда, чтобы увидеть тех, кто там сидит и поет.

Родительский дом, конечно же, был очень приметен в Старом Калаче и размерами, и убранством, вызывая не только восхищение, но и зависть. Знали бы мы тогда, что недолго нам оставалось жить в нем…

Была в хуторе и своя школа, если ее так можно было назвать. Располагалась она в бывшей церковной сторожке, и работала в ней одна учительница Августа Петровна. Я пошла в школу рано, вместе с сестрой Дусей, когда мне еще не исполнилось и шести лет. Помню, папа сказал, махнув рукой: «Пусть болтается…»

Отдельно вспоминаются праздники и особенно подготовка к ним – то, что сейчас мы называем «генеральной уборкой». Все мылось водой с мылом, полы натирались желтой глиной, за которой взрослые ездили куда-то далеко за хутор. Самая высокая оценка полам звучала так: «Ну, прямо как желток!» Мы, разумеется, тоже прибирались под строгим присмотром старенькой бабушки, так как родители были в поле, если речь шла о Пасхе Христовой, нашем любимом празднике. Взрослые возвращались в субботу – «выкупаться и помыть голову». Бани не было, омовение проходило в доме, в корыте и тазах.

Для детей к празднику шили новые наряды – платья для девочек, рубашки и штаны для мальчиков. Покупались новые туфельки и прочая обувка, так как за зиму ноги у нас вырастали. В обычные теплые дни года мы носили обувь, которую шил для нас дедушка Митрофан или хуторской чеботарь. Впрочем, летом все обычно ходили босиком.

В предпасхальные дни надо было еще приготовиться к причастию. Мы с сестрой Дусей в течение многих дней слестовками (такими, если можно так для наглядности сказать, православными четками) читали молитвы и после окончания чтения передвигали на лестовке «четки» – небольшие деревянные палочки в кожаном футлярчике. Этих «четок» было, кажется, штук сорок. Их либо покупали, либо делали сами. Конечно, мы не всегда говорили правду родителям относительно числа прочитанных молитв, несколько завышая цифры…

В субботу мы всей семьей шли к вечерне и молились до ночи, а утром снова возвращались в церковь – на обедню. Пасха до сих пор у меня еще с тех детских лет ассоциируется с ранним весенним утром, ярким солнцем, светом, зеленью травы, теплом, радостным щебетаньем птичек… Взрослые всегда обращали наше внимание на эти изменения в природе: «Посмотрите кругом, как все радуется Христову Воскресению!» Мы этому верили и радовались вместе со всеми. Помню, у входа в церковь старательно вытирали пыль с туфелек. Отстояв обедню, чинно шли домой – разговляться.

Стол, что называется, ломился от праздничных блюд – мясо, птица, холодец, лапша с курицей или стерлядью, ну и, конечно же, множество разных по величине куличей и несметное количество крашеных яиц. Красили их обычно шелухой от лука и какой-то травкой, дающей желтый цвет. Более яркие цвета покупались в лавке в пакетиках. Была тогда такая детская игра-«катать яйца». Выглядело это следующим образом. На ровной площадке с интервалами выкладывался ряд яиц, а участники игры старались поочередно «выбить» яйцо мячом. «Мяч» изготовлялся из тряпок. Кто-то выигрывал кучу яиц, кто-то такую же кучу проигрывал, бегая то и дело домой для пополнения запаса. Взрослые относились к этому снисходительно – праздник ведь!

Пасха почти всегда по времени совпадала с посевной, и взрослые, а это были наши родители, дедушка и работник Анистрат, через пару-тройку дней возвращались на пашню – «день год кормит».

Весна еще запомнилась половодьем. Взрослые и дети ждали, когда в «барак» (так мы называли арык) начнет прибывать вода из Дона. В половодье разлившийся. Дон заливал дворы с огородами (их у нас называли «клетками»). У детей это вызывало радость и восторг. По затопленным дворам мы передвигались на плотиках с парусами!