7 способов соврать - Райли Редгейт

Странно наблюдать, как участники телешоу оценивают свои секреты. Мои родные все свои чудачества выставляют напоказ. Взять дядю Джереми: он получил приз за то, что у него самые длинные усы в штате Нью-Йорк. А кузина Кэбрет бросила университет и открыла собственное сыскное агентство. Ну и нельзя не упомянуть прабабушку Луизу: ей девяносто один год, а она живет одна в хижине в горах Катскилл[14] и до сих пор каждое утро проверяет свои капканы.

Моя семья ценит честность по двум причинам: во-первых, одна из десяти заповедей гласит: «Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего»; во-вторых, мои родные – все сплошь прямодушные люди, а такие выдают свои секреты с каждым рукопожатием; они обнажают души.

А что же я? От родителей у меня есть один секрет. Секрет ничуть не интересный, в школе он известен всем и каждому: я продаю дурь. Не сильнодействующие наркотики – всего лишь травку и спиртное. Но маме с папой я об этом не скажу. Они думают, что те деньги, которые у меня есть, – это остатки того, что я заработал летом, когда подвизался уборщиком в магазине скобяных товаров «Брент».

Они очень расстроятся, если узнают правду. Мои родители – люди бескорыстные и самоотверженные, но мне всегда мало того, что они дают. Я хочу иметь больше, и Палома лишь питает мою жажду наживы. Когда я приехал сюда в девятом классе, это место показалось мне ненастоящим: кукольный город, совсем крошечный, а с тех пор он стал еще меньше. Здесь я знаком с каждым, побывал всюду. Здесь больше ничто мне не интересно – остается только доходы собирать. Порой это повергает в депрессию.

Я сворачиваю на школьную парковку, гремя ящиками с пивом, что стоят в багажнике моего пикапа. И вдруг откуда ни возьмись – ободранный «камри». Сигналит мне вовсю. Я жму на тормоза. Слишком поздно.

«Камри» врезается в мой передний бампер, меня швыряет вперед. Я не услышал скрежета и лязга – только глухой стук. А глухой стук не столь драматичен, как лязг и скрежет. Мне даже обидно стало, будто меня обманули.

Во внезапной тишине я пытаюсь оценить свое состояние, мысленно составляя список подозрительных симптомов:

• Ледяная кожа.

• Пульс в необычных местах – ушные мочки, предплечья?

• Отсутствие боли.

Руки-ноги, слава богу, на месте, зато теперь появился один пункт, который мне придется исключить из списка того, что я никогда не делал[15].

Подраненный «камри» занимает одно из мест на стоянке. Я паркуюсь рядом и выскакиваю из машины, чтобы проверить повреждения. Дверца пикапа скрипит, когда я ее распахиваю.

«Камри» цел и невредим, не считая крошечной вмятинки под одной фарой. Мой пикап, напротив, выглядит так, будто сражался с одним из Трансформеров. Должно быть, «камри» выбил последний винт, благодаря которому мой передний бампер держался на месте. Теперь он криво болтается, напоминая перекошенную ухмылку.

Я стискиваю зубы, ерошу волосы. Вы только посмотрите на меня – переживаю из-за какого-то раздолбанного, заросшего грязью пикапа. Что сказали бы на это мои приятели из средней школы?

Лишь через минуту мне удается отделаться от этой мысли. Во-первых, если все идет по плану, я до конца школы сумею скопить денег на новый – хороший – автомобиль. Во-вторых, я не поддерживаю связь ни с кем из Пиннаклской школы, так что их мнение не имеет значения.

И все же я не в силах избавиться от комплекса, который развился у меня там.

Я учился в самом элитном районе Бруклина, в частном заведении. Я получал стипендию, и беднее меня в школе не было никого – унизительнейшее положение. Все во мне кричало, что я там чужой: стрижка, одежда, место жительства. От нашей квартиры на Кони-Айленд[16] до престижного квартала в Бруклин-Хайтс[17], где находилась Пиннаклская школа, был час езды на общественном транспорте, и домашнее задание я делал на коленке, забившись в угол вагона рядом с мамой.

Пиннаклские ребята о деньгах, казалось, не думали, но сами, насколько я мог судить, купались в них. На каждой перемене мои странички в «Инстаграме» и «Фейсбуке» заполоняли новости: их фото с весенних поездок на Мальдивы, с горнолыжного курорта Аспен, из летних домиков в Европе. Своим богатством они щеголяли непринужденно. Более прилизанные носили одежду пастельных тонов с фотографиями игроков в поло и эмблемами «Золотое руно»[18]. «Альтернативщики» ходили в мешковатых шерстяных топах и художественно рваных легинсах, но суть от этого не менялась: это были те же бешеные деньги, просто переведенные на другой язык.

Я не скучаю по той школе. Из-за снобов, что учились там, я до сих пор стыжусь своей семьи. До сих пор переживаю, как мы выглядим в глазах окружающих, даже здесь, в Паломе, где мы спокойно заняли свою нишу как представители низших слоев среднего класса.

– Лукас, ты в порядке?

Я вижу знакомое лицо, и меня сразу затопляет чувство облегчения: с Мэттом Джексоном я веду дела с начала девятого класса.

Я киваю:

– Ты нормально?

– Да. Хочешь вызвать копов?

– Копов? – Я бросаю взгляд на кузов своего пикапа. – Только их и не хватало.

Мэтт смотрит на брезент, прикрывающий ящики.

– В принципе, необязательно. Моя машина цела, так что, если ты не против ездить с отвисшим бампером, я настаивать не стану.

– Спасибо, чувак. Выручил.

Мэтт кивает. Он неплохой парень, но слова из него клещами не вытащишь. Он еще и сексапильный, в моем вкусе, но я научился игнорировать сексапильных парней, поскольку в этой школе все сплошь упертые гетеросексуалы.

В одной статье я прочитал, что три-четыре процента населения Земли составляют геи, лесбиянки или бисексуалы. Уж не знаю, откуда выкопали эту статистику, но к старшей школе Паломы она не имеет никакого отношения. Тысяча двести учеников, и среди них ни одного гомосексуалиста. Это вам не клуб содружества геев и натуралов.