Люди неба. Как они стали монахами - Юлия Варенцова

– Она и состоит в том, чтобы помянуть людей, актеров советского периода, которые так много дали нашей стране, нашим людям, которые формировали характеры. Очень часто, я знаю, что какой-нибудь мальчишка, увидя фильм о Маресьеве, мечтал стать героем и становился им. Поэтому здесь, понимаете, такая связь, и мне хотелось бы, чтобы эта связь не терялась между уходящим поколением и вместе с тем даже сейчас советское кино смотрят с удовольствием и предпочитают его современному кино. Во-первых, мне очень хочется, чтобы те люди, которые придут в гости, которые вспоминают, скажем, о Баталове, о Самойловой, чтобы они вспоминали с любовью. Ведь они уже там, на небесах, и ждут и от нас, ждут этого света, чтоб сказать: «Господи, помоги рабе Божией Людмиле, рабу Божию Аристарху, рабе Божией Ольге». Они о нас вспоминают хорошо, потому что сейчас об актерах очень много делается передач, но они часто унижают личность и образ актера, потому что погружаются в какие-то случайные, иногда бытовые ситуации, и это очень больно. Меня это режет. Просто говорю: «Да вы посмотрите, сами посмотрите по этим кадрам, вспомните, это же абсолютный свет». Это своего рода проповедь, которая исповедь, которую каждый актер, почти каждый актер советского кино через экран исповедовал. Исповедовал добро, благородство, свою душу. Он исповедовал свое желание служить Отечеству, понимаете?

И это гораздо сильнее, чем просто, например, услышать из уст какого-нибудь деятеля, что надо любить свою Родину. Ведь известна история, что, глядя на фильм, в котором снимался Любшин, захотел Владимир Владимирович стать разведчиком. Вот это пример того, что экран обладает колоссальной тайной, своей какой-то притягательностью. Он дает человеку какую-то возможность нового дыхания, новой жизни, поступка, подвига. А, казалось бы, просто кино…

– А с кем-то из своих друзей, знакомых из прошлой жизни, из мира кино вам уже довелось встретиться в рамках этого проекта?

– Да, да, много, много. Просто очень замечательные. Я вспоминаю и Леонида Хейфеца, и Абдрашитова Вадима. Они прекрасно говорили о моем друге, о гениальном артисте Олеге Ивановиче Борисове, и я им так благодарна. Это просто мой такой подарок. Это… это справедливо. Потом, кто еще у меня так вот оставил… Юрочка Чернов, который с такой теплотой говорил о Соколовой, о Любе Соколовой, о Ларионовой тоже. Это когда есть тепло человеческое, когда ты не сравниваешь себя ни с кем: вот какой актер, я лучше или ты лучше, а как-то ты… у тебя есть способность восхищаться другим, не самим собой, а другим: «Какой актер! Как он играл замечательно!» – вот это качество восхищения – оно очень ценно, его нельзя терять. И я хочу, если Бог даст, несмотря на сложности, продолжить передачу, я хочу не просто восхищаться, а восхищаться талантом и глубиною актеров, с которыми, к счастью, моя судьба меня соприкоснула. И мне бы хотелось, чтобы восхищались все вокруг.

– В последние годы вы еще появляетесь на публике, участвуя в кинофестивале «Амурская осень». Вы в каком качестве в нем участвуете?

– Мы после Благовещенска ездили в Харбин, и там есть русское эмигрантское кладбище, которое с 2003 года было страшно заброшено. Туда не пускали китайские власти священников помолиться. Может быть, сейчас что-то изменилось. И поэтому, когда я приехала, совершенно замечательный, великий был пастырь, Царство ему Небесное, архиепископ Благовещенский и Тындинский Гавриил. Он меня благословил молиться, читать литию по умершим русским эмигрантам там, на русском кладбище, по чину мирянина. Потом кладбище стало преображаться, стало более ухоженным. Там мы похоронили последнюю эмигрантку первой волны Ефросинью Андреевну Никифорову и отпели ее.

Как она боялась, что ее сожгут! Она мне говорила: «Останься, меня ж китайцы сожгут». Я говорю: «Да я не могу, я не владею своим временем, но я бы с радостью. Вот у меня обратный билет уже». И вот мы приехали, когда она уже вот в ту ночь и умерла, поэтому и молитвы о ней в часовне прочитаны были, и китайцы плакали навзрыд, ничего не понимая по-старославянски, и крест ей поставили.

Хотя: «Какой крест? Нельзя!» Все нас пугали. Все можно с любовью, и я этому очень рада. Я рада, что вот это благословение архиепископа Гавриила – оно дало мне очень много. И прошу его молитв: «Владыка, помолитесь обо мне и теперь, как тогда молились». Замечательный владыка, редкий.

– Когда вы встречаетесь с публикой, выходите на сцену, когда вы слышите аплодисменты, как вы теперь к ним относитесь?

– Это кошмар, это всегда был кошмар. Это стресс, это же чудовищно. Когда ты вдруг открываешь свою душу, говоришь что-то сокровенное, а иначе нельзя выходить на люди, и вдруг после этого хлопки, это как-то очень резко обрывает твой внутренний посыл. Нет, это психологическая травма.

– Во время общения с публикой, во время телевизионных, радиопрограмм вам удается в какой-то степени проповедовать евангельские ценности?

– Да ни в коем случае. Проповедуют священники. Вообще, любой человек может только исповедовать веру своим примером, своим видом, своим отношением к людям. И сказано самое главное: «Любите Бога превыше всего и ближнего своего как самого себя». Это очень трудно, это очень глубокая заповедь. Она космическая. Это очень тяжело. А об остальных мелочах разве думаешь? Это ерунда, это внешняя какая-то сторона, понимаете? Она не должна быть, это стыдно. Нет, если меня спрашивает кто-то, говорит: «Матушка, как, там, например, свечку…» – я подскажу то, что я знаю. Если что-нибудь спросят, я скажу, конечно. А вот так вдруг сказать: «Надо то, надо се», – да какое я имею право: «Надо то, надо се»? Душа человеческая, во-первых, очень глубока, и она свободна. Человек сам выбирает. Вот мне сказали: «Ходи в апостольнике, это твоя проповедь» – это мне еще сказал архиепископ Амвросий, когда постригал, я так и сделала. Но он же мне не сказал проповедовать. И у каждого человека – свой духовный опыт. Никогда своим опытом, какой бы он ни был, вот так поделиться с другим или навязать невозможно. Если человек спрашивает, можно подсказать. Известно, как старцы иногда иносказательно, иногда шутя, тот же Амвросий Оптинский, прибаутками и очень просто.

– А вам случалось слышать такие упреки в свой адрес, что инокиня занимается такой публичной деятельностью, где ее видят тысячи людей?

– Ну, а что поделать? Это мое послушание. А потом, если ругают, это тоже хорошо, полезно. Это отрезвляет, и потом думаешь, действительно… Нет-нет, это очень полезно, пусть ругают. Правильно, чего инокиня полезла в телевизор?

В восемь часов утра заступает на суточное дежурство на подстанции «Скорой помощи» Первой градской больницы врач-реаниматолог Сергей Сеньчуков. Сегодня он снова будет спасать человеческие жизни. Но когда смена закончится, он продолжит другое свое служение – оказывать «скорую помощь» в спасении человеческих душ. Ведь десять лет назад доктор Сергей стал монахом Феодоритом.

Врачом он решил стать еще в детстве, а в юности определился со специальностью – выбрал самую экстремальную. За тридцать лет работы убедился: в реанимации, на границе жизни и смерти, – как на фронте, атеистов не бывает.