Книги крови. I–III - Клайв Баркер

Кауфман отвернулся и направился к поезду. Каждая частичка его тела рыдала. Каждая, но только не глаза. Они горели от того, что им открылось, горели так, что слезы в них выкипели.

Внутри твари уже приступили к ужину. Одна выковыривала драгоценный голубой глаз из глазницы. Другая глодала чью-то руку. У ног Кауфмана лежал безголовый труп Мясника, из перегрызенной шеи все еще обильно текла кровь.

Маленький отец, который говорил раньше, встал перед Кауфманом.

– Будешь служить? – тихо и спокойно спросил он, как просят корову последовать за собой.

Кауфман смотрел на тесак, символ должности Мясника. Твари уже уходили из вагона, тащили за собой полусъеденные тела. С собой они уносили и факелы, стремительно возвращалась тьма.

Но прежде чем свет полностью исчез, отец схватил Кауфмана за лицо и развернул его, вынудив посмотреть на свое отражение в грязном окне вагона.

Видно было плохо, но все же Кауфман понял, насколько сильно изменился. Бледнее любого живого человека, весь в грязи и крови.

Отец все еще держал его за голову, засунул ему указательный палец в рот и дальше, в пищевод, царапая горло ногтем. Кауфман давился, но у него не хватило воли обороняться.

– Служить, – сказал монстр, – в тишине.

Кауфман слишком поздно понял, что хочет сделать отец…

Неожиданно он крепко схватил Леона за язык и провернул тот прямо у корня. От боли и шока Кауфман выронил тесак. Попытался крикнуть, но звука не вышло. В горло хлынула кровь, он слышал, как рвется его плоть, и от невыносимой боли забился в конвульсиях.

Потом рука вышла изо рта; алая, покрытая слюной, она оказалась прямо у него перед лицом, и в ней болтался язык, зажатый между большим и указательным пальцами.

Кауфман онемел.

– Служи, – сказал отец и засунул язык себе в рот, начав жевать с видимым удовольствием. Кауфман упал на колени, его вырвало сэндвичем.

Отец, шаркая, удалялся во мрак; остальные древние уже исчезли в своем лабиринте до следующей ночи.

Затрещал громкоговоритель.

– Домой, – объявил машинист.

Двери с шипением закрылись, звук от нарастающей энергии пронесся по поезду. Включился свет, потом потух, загорелся вновь.

Состав начал движение.

Кауфман лежал на полу, по его лицу текли слезы, слезы поражения и решимости. Он решил, что истечет кровью и умрет прямо тут. Его смерть ничего не значила. Этот мир все равно был отвратителен.

Кауфмана разбудил машинист. Леон открыл глаза. Человек, смотрящий на него, был чернокожим и вполне дружелюбным. Он широко улыбался. Кауфман попытался что-нибудь сказать, мотал головой, как слабоумный, пытаясь выплюнуть хоть одно слово, но рот не открывался из-за засохшей крови.

Кауфман не умер. Не истек кровью.

Машинист поднял его на колени, говоря с ним, как с трехлеткой.

– У тебя теперь есть работа, приятель: они тобой очень довольны.

Машинист облизал пальцы и принялся тереть опухшие губы Кауфмана, пытаясь расклеить их.

– Тебе многому придется научиться до следующей ночи…

Многому научиться. Многое узнать.

Машинист вывел Кауфмана из поезда. Раньше Леон не видел этой станции. Выложенная белой плиткой, девственно чистая: настоящая нирвана для любого станционного смотрителя. Здесь граффити не уродовали стены. Не было автоматов по продаже жетонов, как и турникетов, и пассажиров. Эта линия существовала лишь с одной целью: обслуживать Поезд с мясом.

Утренняя смена уборщиков шлангами смывала кровь с сидений и пола в вагонах. Кто-то снимал одежду с тела Мясника, готовя его к отправке в Нью-Джерси. Все люди вокруг Кауфмана были заняты работой.

Дождь из рассветных лучей лился сквозь решетку в потолке станции. Снова и снова вращались пылинки в солнечных колоннах. Кауфман наблюдал за ними, завороженный. Он с самого детства не видел ничего прекраснее. Великолепная пыль. Снова и снова, снова и снова.

Машинисту удалось разлепить губы Кауфмана. Рот был слишком изранен, шевелить им Леон не мог, но, по крайней мере, теперь свободно дышал. И боль уже начала утихать.

Машинист улыбнулся ему, а потом повернулся к рабочим на станции и объявил:

– Я бы хотел представить вам замену Махогани. Нашего нового мясника.

Рабочие посмотрели на Кауфмана. На их лицах явно читалось уважение, и ему оно понравилось.

Он взглянул вверх, на солнечный свет, который теперь уже падал всюду. Дернул головой, говоря, что хочет наверх, на открытый воздух. Машинист кивнул и повел его по крутому лестничному пролету, через переулок и прямо на улицу.

Стоял прекрасный день. Ясное небо над Нью-Йорком рассекали нити бледно-розовых облаков, а в воздухе пахло утром.

Улицы и авеню практически пустовали. Вдалеке на перекрестке показалось такси, звук от его двигателя казался шепотом; на другой стороне улицы пыхтел бегун.

Скоро эти пустые улицы заполнят люди. Город в невежестве своем вновь станет заниматься своими делами, не зная, на чем построен, или чему обязан существованием. Не колеблясь, Кауфман упал на колени и окровавленными губами поцеловал мокрый бетон, безмолвно принеся клятву в вечной верности городу, его бесконечной жизни.

Дворец наслаждений принял поклонение без возражений и лишних слов.

Почему власти (да будут и впредь они вершить суд, да будут и впредь испражняться светом на головы проклятых) отправили его из ада изводить Джека Поло, Йеттеринг постичь не мог. Когда бы он ни посылал наверх нерешительный запрос, просто справляясь об одном и том же: «Что я здесь делаю?», в ответ его сразу же укоряли за любопытство. Не его дело знать, гласил ответ, его дело – действовать. Или умереть в попытках. А после шести месяцев преследования Джека Йеттеринг уже начинал видеть в гибели избавление. Эта бесконечная игра в прятки не приносила пользы никому – только все больше раздражала Йеттеринга. Он уже опасался язвы, опасался психосоматической лепры (состояния, которому были подвержены низшие демоны вроде него), а хуже всего – опасался совершенно лишиться самообладания и в неуправляемом припадке обиды убить этого человека на месте.

Что вообще такое этот Джек Поло?

Импортер корнишонов – о, яйца Левита, он всего лишь импортер корнишонов. Его жизнь была серой, семья – скучной, политические убеждения – примитивными, а теологические просто отсутствовали. Нулевой баланс, одна из самых пустых циферок в природе – к чему тратить время на ему подобных? Это вам не Фауст, что заключит договор, продаст душу. Этот даже не задумается, если предложить ему шанс божественного вдохновения: шмыгнет, пожмет плечами и будет дальше импортировать свои корнишоны.

И все же Йеттеринг был привязан к этому дому, и долгой ночью, и бесконечным днем, пока не доведет Джека Поло до безумия или все равно что безумия. Работенка надолго, если не навсегда. Да, были времена, когда даже психосоматическая лепра казалась приемлемым вариантом – лишь бы отказаться по инвалидности от этой невозможной миссии.