Я подарю тебе все... - Марина Серова

Толпа не возникла. Это непременно произошло бы в России, где большинству наших сограждан всегда есть дело до того, что происходит где угодно и с кем угодно. Но все же некоторые жители Амстердама задерживали шаг и прислушивались. Я поспешила подойти поближе к центру заварушки. Конечно, меня интересовало происходящее, но главный мой мотив был иным: я чувствовала, что Михаилу Петровичу грозят неприятности. И как бы эти неприятности не стали нашими общими, если я вовремя не вмешаюсь.

Я тронула полисмена за рукав и спросила – вежливо, но очень твердо – на правильном английском языке:

– Что здесь происходит? В чем вы обвиняете этого мужчину?

Полицейский окинул меня внимательным взглядом и хотел было что-то ответить, но тут, узнав меня, Зайцев завопил:

– О, Женя! Как хорошо, что мы с вами встретились! Подтвердите, что я – порядочный человек, а не какой-нибудь там… Эти их педики совсем оборзели! Представляете, захожу в кафе… успел, увы, опять проголодаться, сажусь спокойно за столик, и тут ко мне подваливает этот… – Зайцев с выражением безграничного презрения покосился в сторону бледного юноши в шарфе, – и начинает, натурально, гладить меня по ноге! Нет, вы представляете себе такую наглость?!

Я подняла голову. Вывеска доходчиво заявляла, что это заведение – гей-клуб. Но понять это способен только человек, владеющий местным… гм, наречием. А непосвященный сориентировался бы, повнимательнее оглядевшись вокруг. Но Михаил Петрович явно не утруждал себя анализом и наблюдением – он просто уселся за столик, поглощенный мыслями о вкусном обеде. И тут такая оказия приключилась.

– А вы что сделали? – строго спросила я.

– Я?! – изумился Зайцев. – Ничего… То есть я возмутился, конечно! Чего ты, говорю, меня лапаешь? А он будто не понял, сволочь, еще ближе придвигается и на сиденье ерзает! Козел! Убивать таких надо! – с чувством проговорил он.

– Заткнитесь! – тихо приказала я. – Вы его били?

– Я? – снова изумился Зайцев.

– Вы, вы! – нетерпеливо повторила я. – Только честно. Ну, быстрее!

Зайцев заморгал и отвел глаза в сторону.

– Ну, я слегка двинул его, конечно! – наконец выговорил он.

– И только? – сощурилась я.

– Ну, оттолкнул я его! – раздраженно уточнил Михаил Петрович. – Может, не рассчитал малость! Меня тоже можно понять – я не люблю, когда меня за ноги хватают всякие…

Он еле сдержался, чтобы не обозвать стоявшего рядом парня крайне неблаговидным словом.

– А он сразу визг поднимать! – продолжал возмущаться Зайцев. – Персонал позвал, администрацию! Те полицию вызвали… – Он опустил глаза.

– По-нят-но, – по слогам констатировала я, сдерживая глубокий вздох, и повернулась к полицейскому.

Самое примечательное, что во время нашего с Зайцевым диалога, который велся исключительно на русском языке, зрители стояли молча, не пытаясь вмешиваться, и терпеливо ждали. Теперь настала моя очередь общаться с полицейским. Я предпочла совершенно отличную от зайцевской манеру.

Очень вежливо, тщательно подбирая слова и принося извинения после каждой фразы, я объяснила ему ситуацию. Рассказала о том, как трудно русскому человеку, не знающему голландского языка, сориентироваться в незнакомой стране. Поведала на свой страх и риск, что Михаил Петрович Зайцев и впрямь представитель правоохранительных органов в России, добавив от себя, что он пользуется огромным почетом и уважением среди своих коллег. Присовокупила к этому сообщению выдумку, что господин Зайцев специально прибыл в Нидерланды с тем, чтобы, ознакомившись с особенностями этой замечательной страны, повысить свой культурный и образовательный уровень. Себя же я назвала его секретарем-переводчиком. Мол, лишь по своей оплошности я на некоторое время оставила Михаила Петровича одного, потому он и влип в такую досадную историю, являющуюся всего лишь недоразумением, которое мы готовы уладить немедленно.

Затем я повернулась к потерпевшей стороне, то есть к меланхоличному юноше, и, мило улыбнувшись, сказала, что он может рассчитывать на любую компенсацию морального вреда, причиненного ему не слишком тактичным господином Зайцевым, чьи взгляды, конечно же, можно смело именовать ретроградскими. Предлагать деньги для урегулирования конфликта я поостереглась. Это в России подобный путь самый простой и распространенный, к тому же и самый действенный. Неизвестно, как голландцы на это среагируют, еще не хватает нам обоим попасть в каталажку по обвинению в попытке дать взятку представителю закона.

Полицейский слушал меня очень внимательно и, как мне казалось (или как хотелось думать), сочувствовал нам. Зайцев, с тревогой наблюдавший за действом, особенно за лицом пострадавшего, все-таки хоть что-то наконец сообразил. Он притих и принял виноватый вид. Полицейский нахмурил брови и что-то строго спросил у Михаила Петровича. Тот хлопнул глазами и непонимающе отвесил нижнюю губу. Потом растерянно уставился на меня.

– Вас спрашивают, осознаете ли вы, что поступили недопустимым образом? – зашипела я, толкая его в бок.

Зайцев продолжал молчать.

– Ну! – прошипела я еще громче. – Говорите – мол, осознаю!

– Я? Да… это… осознаю, конечно! – с готовностью закивал Зайцев.

Однако он видел, что все по-прежнему смотрят на него, явно чего-то ожидая. Зайцев неуверенно сунул руку в нагрудный карман пиджака, но, слава богу, прежде чем вынуть деньги, перехватил мой негодующий взгляд.

– С ума сошли?! – испугалась я, хватая его под руку. – Говорите, что вы раскаиваетесь! Просите извинения!

На лице Михаила Петровича застыла странная гримаса – отражение сложнейшей дилеммы, которую он пытался решить. Он осознавал, что должен раскланяться перед этим уродом, жалким педиком, как он наверняка именовал про себя молодого человека в шарфе. Ничего подобного ему делать крайне не хотелось! Но еще меньше хотелось ему оказаться задержанным и препровожденным в соответствующее учреждение со всеми вытекающими отсюда последствиями. Выбор перед Михаилом Петровичем стоял нелегкий…

– Ну! – Я с силой ущипнула Зайцева за его «бронированный бок». – Говорите, ну! Ай эм сори! Ай воз рон!

– Ай… – пробормотал Зайцев.

– Ай эм сори! – чуть ли не по буквам повторила я, боясь, что толпа сочувствующих Зайцеву – если, конечно, таковые в ней имелись – примется хором скандировать эту фразу на манер выкриков: «Спартак – чемпион!»

– Э-э-э… ой… ай им… эм… сори, – наконец выговорил Михаил Петрович с таким видом, словно был президентом страны, публично признающим ошибочность своей политики и согласившийся на справедливую отставку.

Я с облегчением выдохнула и, на всякий случай загородив Зайцева плечом, с самой любезной улыбкой повернулась к молодому нетрадиционалисту. Надеясь, что он понимает хотя бы элементарные фразы на английском, я сообщила ему, что Михаил Петрович очень переживает все случившееся, что он обязательно пересмотрит свои консервативные взгляды, и что я лично проведу колоссальную работу в этом направлении. С замиранием сердца я ждала реакции юного гея. К моему удивлению и облегчению, юноша улыбнулся и, небрежно махнув рукой, выговорил на ломаном русском: