Как стать богом - Михаил Востриков
Шрифт:
Интервал:
Рассказывая всю эту авантюрную, в манере Луи Буссеара, историю, Тельман Иванович проникновенен и откровенен настолько, насколько это вообще в силах человеческих. И вся его история, как это ни удивительно, правда, на редкость чистая, беспримесная правда. За одним, впрочем, но довольно существенным исключением: не было желтого конверта в коробке из-под обуви. Не было его там. Он попал к Тельману Ивановичу каким-то другим образом. Совсем другим. И Тельман Иванович почему-то не желает рассказывать, каким именно.
Лирическое отступление №2. «Отец Тельмана Ивановича Епанчина»
В большом и даже огромном кабинете (где всё огромное — кресла, электрический свет, стол, окна, занавешенные титаническими портьерами, портрет Ленина во всю стену) находятся два маленьких человечка, похожие чем-то друг на друга: оба серые, с редкими серыми волосами, зачесанными назад, со щеками, навсегда изуродованными оспой, только один из них спокойно стоит у стола и лицо его неподвижно, а другой сидит тут же, у этого же стола, в гигантском кресле и весь, вместе с лицом, мучительно подергивается, словно кресло обжигает ему задницу.
То ли встать ему хочется руки по швам, то ли уменьшиться до нуля, вообще исчезнуть и оказаться в другом каком-нибудь месте, и мысли его так же лихорадочно и болезненно подергиваются, как и он сам. Он, разумеется, вглухую молчит и вообще старается не дышать. И молчит (долго, непереносимо долго молчит).
Второй человек — смотрит в простенок между окнами, в никуда, словно догадывается, что, посмотрев на человечка в кресле, может нечаянно убить его этим взглядом. Потом он говорит, тихо и почти неразборчиво:
— Есть мнение, что надо сделать хороший подарок нашему другу и союзнику господину Рузвельту. Мне сообщили, что он филателист. Занимается филателией. Это правда, товарищ Епанчин?
— Так, точно, товарищ Сталин! — человечек в кресле запинается и судорожно откашливается, — Извините… И говорят, что — страстный филателист!
Наступает новая долгая, изнуряюще долгая, мучительная пауза.
— А что это означает — «филателия»?
— Собирание почтовых марок, товарищ Сталин. С целью их коллекционирования, а также…
— Это я знаю. Я спрашиваю: что само это слово означает «фи-ла-те-лия»? На каком языке?
— Это греческий, товарищи Сталин. А перевод… как бы это точнее выразится… Буквально?
— Конечно. Лучше всего буквально.
— «Нелюбовь к почтовой оплате»… Наверное, так, будет точнее всего.
— Как Вы сказали?
— «Нелюбовь к почтовой оплате», товарищ Сталин. А еще точнее: «любовь к неуплате почтового сбора».
Стоящий человек говорит с удивлением:
— Глупость какая-то… — он молчит и добавляет, — И вообще, занятие глупое. Взрослый, умный человек, политик, а занимается глупостями.
Он снова молчит.
— А может быть, он никакой не умный? Может быть, все только считают, что он умный, а на самом деле — глупец?
И он смеётся — тихо, весело и неожиданно, словно смеётя, вдруг, известный всему миру портрет. И так же неожиданно снова мрачнеет.
— А как Вы думаете, советские марки у него в коллекции есть?
— Думаю, что есть, товарищ Сталин. Думаю, что у него очень хорошая коллекция советских марок.
— Все советские марки у него есть?
— Думаю, что нет, товарищ Сталин. Думаю, всех советских марок ни у кого на свете нет.
— Почему?
— Существуют редкости, которых всего пять-шесть штук известно, и даже меньше.
— Это хорошо. Это очень хорошо. Задача Ваша определяется. Надо собрать полную коллекцию
— Он будет в восторге, товарищ Сталин. Но это невозможно.
— Почему?
— Невозможно собрать полную коллекцию…
— Считайте, что это партийное поручение, товарищ Епанчин. Надо собрать. Срок — один месяц. Мы думаем, этого будет достаточно. Обратитесь к товарищу Берия. Он в курсе и поможет.
— Слушаюсь, товарищ Сталин! — говорит маленький человечек Епанчин, обмирая от ужаса.
… Но, независимо от этого ужаса, мысль его уже работает привычно. Консульский полтинник придется отдать свой, думает он озабоченно. И ошибку цвета «70 ₽» без зубцов… Где взять перевертку Леваневского с маленьким «ф»?.. Она есть у Гурвиц-Когана, но, он ее продал — кому? Должен знать. Знает. И скажет. Не мне скажет, органам скажет… Товарищу Берия скажет, думает он с внезапным ожесточением, удивившим его самого: он чувствует себя сильным и большим, как это бывает с ним иногда во сне…
Вот так, или примерно так, проходит его единственный и последний в жизни звездный час. Так, или примерно так, он рассказывает об этом сыну своему — маленькому, плаксивому, капризному, но умненькому Тельману Ивановичу. Но, он ничего не рассказывает о том, что переживает, пока везут его в Кремль на огромной черной машине. И как героически сражается он в огромном кабинете с приступами медвежьей болезни. И как сваливается на другой день с сердечным приступом — от нервного перенапряжения.
«В скучных разговорах о людях прошлого сокрыты тайны их великих свершений».
И уж, конечно, ничего не рассказывает он о том, как, сидя на специальной квартире, четыре страшные недели лихорадочно составляет подарочную коллекцию для чертова американца из тех многих коллекций, которые приносит ему неприятный человек в штатском — иногда молчаливый, иногда почему-то болезненно разговорчивый, иногда сдержанный, а завтра вдруг развязный, вчера красивый (кровь с молоком), а сегодня никакой, но всегда крайне неприятный в общении, и глаза у него всегда волчьи, несытые, нацеленные и как бы приценивающиеся.
Есть, есть что рассказать!
Как в промерзшем насквозь, до последнего винтика, самолете летит вынутый среди ночи из постели неизвестно куда, оказывается, в Ленинград, на улицу Попова, в Музей связи, где замерзает в ледяном, промерзшем до подвала, некогда роскошном доме Государственная коллекция — бесценное филателистическое сокровище под присмотром полумертвого хранителя, не похожего уже на человека, а, скорее,
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!