Титулярный советник - Валерий Пылаев

И, видимо, для этого придется стать… кем-то другим. Не беззаботным недорослем, увешавшим плакатами с актрисами половину комнаты. И даже не юнкером, не офицером на службе ее императорского величества. Я вдруг вспомнил, какие у Кости были глаза до того, как погибли родители.

И какие стали потом.

— Что, не сильно приятная перспектива? — Дед улыбнулся одними уголками губ. — К сожалению, выбирать нам не приходится. Титул дает не только права и вольности, но и определенные обязанности… Обязанностей, поверь, куда больше. И не перед короной, которую, если разобраться, может надеть любой дурак — а перед страной и государством.

Я молча откинулся на спинку стула. В чашке еще оставался недопитый чай, но больше почему-то не хотелось. Ни чая, ни разговоров — уж их-то мне на сегодня явно хватило.

Но дед так, похоже, не считал.

— Думаю, ты услышал достаточно, — проговорил он, — чтобы понять: идея народовластия сейчас не только бесполезна, но и опасна сама по себе. — Дед задумчиво потер подбородок. — Правда, куда больше я бы опасался тех, кто все это затеял. И кто раздобыл для этих маргиналов оружие.

— Очевидно, Куракин. — Я пожал плечами. — Или кто-то из его… шайки. Сделать “глушилку” без сильного Одаренного в принципе невозможно.

— Это-то и пугает, — вздохнул дед. — Сами по себе взбесившиеся люмпены и пролетарии не опасны, будь их хоть тысячи. Но теперь…

Теперь пары десятков вполне достаточно, чтобы устроить кровавую баню. Хриплый со своей бандой убил двадцать восемь человек — а мог убить втрое больше. И что бы дед ни говорил про одного Одаренного, стоящего тысячу солдат с винтовками — расклад сил поменялся.

И, похоже, уже навсегда.

— Остается только понять — зачем Куракину эти… народовольцы. — Дед одним махом опрокинул в глотку остатки чая. — Но на это уйдет время, которого и так, похоже, немного.

— Ага… — Я опустил ладони на подлокотники. — Я пойду?

— Да, ступай. — Дед пододвинул себе лист бумаги и чернильницу. — Сегодня мы вряд ли выясним хоть что-то.

Кабинет я покидал со странным и непривычным чувством. Пожалуй, больше всего оно походило на облегчение… но и какого-то странного недовольства в нем тоже было достаточно. Нет, разговор с дедом, безусловно, много расставил по местам, я узнал то, о чем раньше только догадывался — или не догадывался вовсе.

И все-таки меня не покидало ощущение, что осталось что-то еще. Мне дали картинку — занятную, привлекательную, с мастерски отрисованными деталями — вплоть до мельчайших штрихов — и все же неполную. Будто я держал в руках одну ее половину — но точно знал, что есть и вторая, пусть и не такая ладная и красивая. И как раз ее-то мне дед дать почему-то не захотел… А скорее просто не мог.

Но я, кажется, знал, кто может.

Я оставил машину и “Волгу” с охраной в паре домов от неприметного двухэтажного здания в Волынкиной деревне и пошел дворами.

Подступающий мрак декабрьского вечера, темный кирпич стен вокруг, хриплые крики за углом… Похоже, парочке местных не терпелось выяснить отношения кулаками. Насквозь пропитавший воздух запах дешевого табака, дыма и машинного масла. Редкие фонари, из которых половина вообще не работала, а вторая — светила так тускло, что можно было запросто сломать ногу в одной из бесконечных ям и выбоин на асфальте. Положить его здесь положили — похоже, еще до моего рождения — но с тех пор так ни разу и не ремонтировали.

Рабочий квартал на окраине столицы — да еще и вечером в пятницу — уж точно не самое уютное местом для прогулки. Но я все равно чувствовал себя… пожалуй, почти в безопасности. Местные мне не страшны, а наемники или бунтари-пролетарии с “глушилками” уж точно не станут охотиться на наследника дворянского рода здесь, на задворках.

Скорее уж здесь всем на меня плевать.

Кое-как проскочив в тени мимо болтавших о чем-то под козырьком парней в грязных робах и чудом не попавшись на зубок здоровенной лохматой собаке на цепи, я, наконец, добрался до места. И пробрался в мастерскую не через главный вход, как обычно, а через черный, о котором наверняка знали даже не все работники. К счастью, оказалось не заперто — судя по бессчетному количеству окурков у двери, Настасьина братия нередко бегала сюда посмолить папиросами или самокрутками. Запах до сих пор держался — значит, в последний раз выходили совсем недавно.

Может, кто-то еще внутри, остался поработать сверхурочно. Сама Настасья, конечно же, каждый день крутила гайки допоздна. Кажется, иногда даже спала прямо здесь, в мастерской, забившись под одеяло в подсобке с работающим на полную катушку радиатором. Декабрь еще не успел полноценно вступить в свои права, и погода стояла скорее осенняя, но ночи в здоровенном и кое-как отапливаемом помещении наверняка уже были холодные до жути.

Осторожно прикрыв за собой дверь, я прошел через что-то вроде короткого и широкого коридора. За дверью слева располагалась раздевалка и, кажется, даже душевая, за ней — вход в подсобку. И только потом начиналась, собственно, мастерская: огромное помещение почти квадратной формы.

По сравнению с моим прошлым визитом сюда, внутри стало явно светлее. Похоже, Настасья все-таки не пожадничала и заказала дополнительные лампы. Но на всю площадь не хватало даже их — так что я мог спокойно расположиться в тени у подсобки, оставаясь незамеченным. И наблюдать.

Мастерская запросто бы вместила и десяток машин, но сейчас тут находилась только одна. Точнее — пока еще остов, скелет машины, обросший даже не половиной внешних деталей. Под новый проект Настасье удалось неведомо где раздобыть двигатель от “Мерседеса” — старой модели, производства еще пятидесятых годов. Трехлитровая рядная “шестерка” выдавала при толковой настройке две сотни с небольшим лошадиных сил. Не самый могучий и амбициозный мотор — но и на него нашелся свой покупатель.

Отец одного из бывших однокашников по Александровскому лицею, хотел получить что-то “стильное, современное, умеренно-экономичное, практичное, надежное, непременно отечественной сборки — и за разумные деньги”. На тот момент мы с Настасьей не купались в заказах — так что взялись без особых раздумий. Машина одним махом сожрала три четверти всего заложенного бюджета — зато и появилась на свет буквально из ничего за какие-то две с половиной недели. Конечно, еще многое предстояло сделать — поставить коробку, оформить салон, доделать кузов… прикрутить колеса, в конце концов — но многое уже было позади. Я даже мог кое-как разглядеть наваренный на решетку радиатора хромированный значок — стилизованные и чуть наложенные друг на друга буквы М и Г.

Мастерские Горчакова.

Настасья скрылась под капотом чуть ли не целиком — из угла у подсобки я имел удовольствие наблюдать только ноги и… тазобедренную композицию — как сказал бы Богдан. Рабочая куртка висела на полуоткрытой двери. Видимо, дева-конструктор так распалилась, что ей даже стало жарко.

Любовь к работе грела Настасью лучше любой печки.