Ночь огня - Эрик-Эмманюэль Шмитт

Силясь совладать с собой, однако голосом, выдававшим тревогу, Абайгур призвал нас остановиться.

Не признаваясь в этом, я опасался, что он заметил грабителей караванов, а то и врагов, готовых похитить или убить иностранцев.

Дональд, тоже встревоженный, подступил к нему с расспросами о причине его волнения.

Абайгур не ответил, молча взял полотняный мешок с первого верблюда и скрылся за холмом.

Через пять минут он вернулся, переодетый в черное платье из дорогой ткани, расшитой узорами.

– О, о, можно успокоиться, – воскликнул Дональд, – это его праздничный наряд!

Абайгур убрал прежнюю одежду в мешок и повесил его на спину верблюда. На нас он не обращал никакого внимания.

– Зачем он это делает? – решился я.

– Зачем? – повторил Дональд. – Лучше его не спрашивать. Я чувствую, что он убил бы меня, если бы я отважился. Его поведение говорит о том, что он не потерпит ни вопросов, ни комментариев.

Абайгур приказал верблюду опуститься на колени, и тот, взревев, нехотя повиновался. Два других из солидарности последовали его примеру.

Когда животное улеглось, Абайгур сел в седло и, сжимая коленями холку, приказал ему встать.

Надменный, великолепный, царственный, Абайгур восседал в трех метрах над землей. Он, обычно подбадривавший нас, указывавший дорогу с улыбкой, продолжал путь так, будто был один. Ни слова, ни взгляда в нашу сторону. Он ехал вперед, вскинув подбородок к горизонту. Другой человек…

Мы послушно шли следом, гадая, почему вдруг так изменилось его поведение.

Нам очень скоро предстояло это узнать.

За очередным холмом зазвенели колокольчики, и нам предстала удивительная картина: пастушка со стадом коз.

Все было маленьким и прелестным в этой пасторальной сценке. Не больше ребенка, хоть ей и было лет двадцать, сидевшая среди своих животных девушка потупила при виде нас подведенные сурьмой глаза. Тень от густых ресниц легла на персиковую кожу. Ее хорошенькое личико с перламутровыми губками в обрамлении тяжелых смоляных кос было необычайно округлым и нежным. Миниатюрные козочки у ее ног, ростом не больше тридцати сантиметров, на коротких ножках, с узкими мордочками, больше походили на игрушки, чем на жующих млекопитающих. Когда же они подавали голос, обнажая опалово-розовые десны, их блеяние повергало меня в растерянность: тонкое, слабенькое, оно напоминало дребезжание велосипедного звонка; козочки даже не блеяли, скорее повизгивали.

Абайгур приосанился на спине верблюда и проехал, прямой, неприступный, устремив взгляд в бесконечность и даже краем глаза не покосившись на пастушку.

Та, со своей стороны, сосредоточенно рисовала что-то веточкой на земле.

Какое зрелище! Пустыня раскинулась вокруг километрами одиночества, а двое туарегов игнорировали друг друга.

Однако все видели, что оба они лишь прикидывались слепыми. Эти двое так усиленно друг друга не замечали, что не могли друг другу не нравиться, это было очевидно! Каждый давал это понять другому, но ни один не брал на себя смелость сделать первый шаг.

Мы с Дональдом едва удерживались от смеха.

Когда мы оставили позади пастушку с ее стадом, Абайгур царственно восседал на верблюде еще километра два, потом скомандовал привал. Спрыгнув на землю, он скрылся за скалой, после чего вернулся, одетый по-прежнему, как будто ничего не произошло.

Что-то в нем, лихое, колючее, предостерегало нас: «никаких комментариев».

И мы воздержались.

Абайгур готовил чай, и глаза его были подернуты поволокой восхищения. Короткая встреча продлилась много дольше мгновения, она питала в нем глубокие чувства, вызывавшие сладостные вздохи.

Глядя на него, я словно слышал пришедшие на ум стихи Сахары, те фразы, что говорит кочевник своей далекой нареченной: «Ты прекраснее финиковой пальмы, ломящейся от сладких плодов, трогательнее обещания дождя, лучезарнее кристаллов льда в сердце зимы. Все мужчины от тебя в восхищении. Ты моя роза Ахаггара, белая луна, дочь звезды, несравненная, единственная, моя розовая гора, моя рыжая амфора. Ты синяя девушка пустыни».

Какое трогательное свидание! Прежде сцена позабавила меня, теперь же взволновала. Очевидно, наш стыдливый Абайгур ухаживал за этой красавицей. В том темпе, в каком он вел свою интригу, ему понадобятся месяцы, чтобы решиться вымолвить первое слово, год, чтобы отважиться на поцелуй, и два года, чтобы сочетаться браком по обычаям племени! Если в дальнейшем он продолжит бороздить пустыню, встречаясь с супругой лишь время от времени, их история будет долгой.

Сила неспешности… Я предчувствовал, что Абайгур узнает большую любовь.

Я же, наоборот, все делал лихорадочно. И желал, и любил. Пятнадцать месяцев назад я расстался с женщиной, с которой прожил семь лет, и, силясь обмануть скуку, бросился в незнакомые объятия. Множа похождения, я придерживался связей без обязательств и без последствий. Сердце мое не билось ни для кого. Я ничего не ждал. Ничье лицо не проступало в небе, когда я на него смотрел.

И снова Абайгур-терпеливец, Абайгур-мечтатель, Абайгур томный казался мне мудрее, чем я.

Один за другим пустыня указывала мои недостатки.

– Зачем природе родить рыбу, не создай она воду?

Сеголен шла рядом со мной последние часы перехода до бивуака. Перед нами трепетал раскаленный горизонт. Я утирал лоб и щурился.

– Что-что?

Вопрос так удивил меня, что я замедлил шаг, чтобы вникнуть. Муха, воспользовавшись этим, села мне на руку. Сеголен повторила:

– Зачем природе родить рыбу, не создай она воду?

В растерянности я отогнал муху. Сеголен заворчала, призывая меня прибавить шагу, потом произнесла медленно, отчетливо выговаривая слова, как будто я был глухим ребенком:

– Природа создала живых существ, по этому пункту все согласны. Зачем же она сделала их вопрошающими, жаждущими рациональности, творящими знания и нравственными? Должны ли эти качества интегрировать нас в окружающую среду или исключить из нее? Обычно природа не делает ничего бесполезного. Наслушавшись нашего геолога и нашего физика, я все больше восхищаюсь ее экономной эффективностью. «Мало науки удаляет от Бога, много науки к Нему приближает». Если природа сотворила рыб, это потому, что раньше она создала воду. Значит…

– Значит?..

– Если она додумалась до таких разумных животных, как мы, стало быть, в мире есть смысл, который мы должны постичь. Значит…

– Значит?..

– Мы не случайность, мы не возникли от рикошета атомов. Наоборот, мы – результат плана, разумного замысла. Значит…

– Значит?..

– Значит, Бог есть.

Я вздохнул с облегчением, оказавшись на знакомой территории. Философ по профессии, я умел разбираться с этими загадками и многочисленными ответами на них. Быть может, в двадцать лет я «принял философию» – как «принимают религию» – лишь для того, чтобы лучше осмыслить эту проблему.