Чужая Истина. Книга первая - Джером Моррис

причмокнула беззубым ртом. Выразительно повела сутулыми плечами.

— Ты на что намекаешь? — спросил после короткой паузы Эйден. Возвращая знахарке скребок, он отвёл взгляд и слегка покраснел. Сам не понимая почему.

— Ночевал-то где? Глазастый ты наш…

— У Курта… — тихо ответил юноша. — Брата иллурова, — добавил он зачем-то, спустя мгновение.

Старейшая из лесовиков, разумеется, не хуже его знала, кто кому кем приходится. И, пожалуй, была единственной, по-настоящему разбирающейся в кровных связях поселенцев. Не менее очевидным было и то, что она хорошо знала о тринадцатилетней дочери Курта — Касии. Эйден вспомнил липкие, сладкие пальцы… И собственное смущение, когда большеглазая девушка тайком сунула ему в руку кусочек сот, сочащийся мёдом.

— Едово у нас такое, — развела руками Дарна, вырывая парня из задумчивости. — Секача вчера мужики добыли. Хорошо. Кролей попадается немало. Куропатки, тетерева, белки. Лосей ты сам видел. А по первому снегу — медведя из берлоги доставать можно. Мы способы знаем, навострились. Мяса хватает, — она протянула сухую, чуть дрожащую руку к стеблю дягеля. Потянула на себя, вырывая корень из сырой земли. Отряхнув о ближайший ствол — отправила в торбу. — Да и того, что под солнцем растёт — в нашем лесу в достатке. Но уж больно много ртов. Тридцать восемь, с младшим уторовским. Полтора года мальчугану, а жрёт, что твои поросята, — знахарка покачала головой, растягивая запавший рот в привычной улыбке. — Но человек — не зверь, хоть и воем по-волчьи, дичь загоняя. А растим мы только тыкву. Хорошую, большую и много. Но — только её.

Эйден кивнул. Он видел рядом с селением участки земли, расчищенные от подлеска и огороженные частоколом. Там зрели действительно громадные тыквы. Но — только они.

— Вот это боком и выходит, — продолжала Дарна, шаркая впереди. — Недоедаем того, что тело требует, оно и болеет. На коже заметно. На зубах, — она цикнула пустым деснами. — И грибочки тут в самый раз. С крапивкой, да жирком топлёным.

Старушка ловко поднырнула под низкими ветвями огромного дуба и присела на корявые, извивающиеся по земле корни. Достала из торбы нехитрый перекус. Эйден благодарно кивнул, принимая полоску вяленного мяса и опустился рядом.

— Да. Получается, и у вас тут всё не так просто, — протянул он, старательно пережевывая жесткую, волокнистую оленину.

— Да уж попроще, чем одному шататься.

— Конечно. Одному-то вообще смерть.

Старуха хитро покосилась на парня и не ответила. Посасывая сухое мясо, она деловито перебирала содержимое торбы.

— Ну да, я кое-как добрался, — по-своему истолковал взгляд Эйден. — Но это удача чистой воды. Ты же знаешь…

— Ой не прибедняйся, — шелестящий смешок Дарны был похож на щебет больной птицы.

— Хм… Скажи еще, что как остальные веришь в то, что я колдун, маг или кто там ещё.

— Я вообще не как остальные. Хмыкает он. На вот, жуй ещё. Глядишь — и бабушке пожевать догадаешься.

Эйден взял ещё кусок оленины. Очень надеясь, что знахарка пошутила и не будет требовать пережёванное мясо обратно.

— Нет, ну а что? Я бы знал поди… если бы это… — неопределённо протянул он.

Легкий, но постоянный словно водяной поток ветер, обдувал лицо, заставляя чаще моргать. Монотонно шелестели яркие листья. Причмокивала, пытаясь справиться с вяленой олениной, Дарна.

— Ещё пару лет назад, — начала знахарка негромко, — Каська и не подозревала, что растёт настоящей красавицей. Но, как легко заметить, это вовсе не повлияло на результат. Данность — есть данность. Иллур, хоть и храбрый, волевой человек, всё ещё остаётся незрелым хвастуном. Он никак не мог допустить мысли, что его выручил просто хромоногий мальчишка. Но его суждения, верные или ошибочные, также не влияют на результат. Данность — есть данность, — она шумно высморкалась, зажав одну ноздрю крючковатым пальцем. — Из-за вечных свар на этой земле страшно воняет смертью. А смерть одного — всегда жизнь другого. Падальщики и хищники всех мастей ошиваются в этих лесах, порождённые или привлечённые братоубийственной бойней. И редкому мужику, битому жизнью и не обделённому здоровьем, удаётся до нас добраться. Кто знает, может оно и правда просто свезло… А может и нет.

Беспокойные языки пламени, почти бесцветные в солнечный полдень, жадно лизали огромный кабаний череп. Толстая кость темнела, струйки чистого дыма выходили из глазниц и ноздрей. Иллур восседал на низкой скамье у самого очага, положив руки на колени ладонями вверх. Он был спокоен и серьёзен. Как и подобало в такой момент.

— Важно не оставить даже крупицы плоти, даже кровяного пятнышка на кости. Иначе гниль и тление осквернят образ и наоборот привлекут тварей.

Эйден кивнул, соглашаясь. Он заинтересовался планами Иллура ещё утром, когда тот погружал бурый, оскоблённый череп в большой муравейник. Но тогда знахарка утянула его за собой, пообещав, что интересное будет позднее.

— А это готовит Дарна. С ней поудобнее. Хотя, конечно, мог бы и сам, — рыжебородый растирал кисти густой мазью из деревянной плошки. При контакте с кожей сероватая масса медленно таяла, бледные лоскутки испарений поднимались вверх.

Спросив разрешения взглядом, Эден обмакнул в плошку палец. Растер мазь между большим и указательным. Чувствовался холод, будто взял в руки тающую льдинку.

— Перепалить тоже будет нехорошо, рассыпется, — с этими словами Иллур потянулся прямо в огонь.

Извлечённый кабаний череп тяжело ухнул о скамью. От массивной зачернённой кости исходил сильный жар. Эйден чуть отодвинулся. Он с интересом наблюдал, как рыжебородый примеряется и настраивается. Больше никого из селян не было поблизости. Никто не смел мешать.

— Кхаш! — утробно прорычал Иллур, резко прижимая раскрытую ладонь к покатому костяному лбу.

Отчётливо затрещало, сильнее пошёл пар. Спустя несколько секунд, он отнял от раскалённого черепа руку. На ладони вздувались бледные волдыри.

— Знаю, это простое колдовство, — тяжёлое дыхание не скрывало смущения в голосе, — но и оно помогает.

Эйден молча кивнул. Уже зная, что «кхаш» — означает страх, на одном из старых языческих наречий. Позже, помогая повесить кабаний череп на дерево неподалеку от деревни, он оценивающе вгляделся в такие же, явно висящие не один год. Расколотый медвежий, коронованный ветвистыми рогами — олений, волчий, успевший почти наполовину врасти в толстый ствол. И даже неизвестный, хищный и вытянутый, ощерившийся обломками длинных зубов. На каждом из них чуть поблескивал глянцевый отпечаток ладони, отчетливо выделяясь на закопченной кости.

— Тут надо по-другому