Жаркие ночи - Натали Митчелл

— Я хочу, чтобы ты был счастлив, Кевин.

Его веки часто забились, будто в лицо резко пахнуло ветром. Глядя в сторону, на пламя свечи, отчего глаза его сделались теплее, Кевин натянуто произнес:

— А ты, оказывается, добрее, чем кажешься. Это приятно. Спасибо, Алисия.

Его слова здорово задели меня:

— Я выгляжу злюкой?

— Как и все красивые женщины.

— Кевин! — возмутилась я. — Да ты, как выясняется, женоненавистник?!

Он посмотрел на меня с изумлением:

— Да что ты! Просто…

Я потребовала продолжения:

— Что — просто?

— Разве на самом деле это не так?

И тут до меня, наконец, дошло, что он назвал меня красивой. Я так и обмякла:

— Кевин, если я хочу, чтоб ты был счастлив, это вовсе не значит, что я добрая. Я же не всем на свете желаю этого. Есть у нас на факультете некоторые личности, которым… — Пришлось тряхнуть головой, чтобы неприятные видения рассеялись. — Но ты, Кевин…

Господи, я уже почти объяснилась ему в любви, а он опять ничего не понял.

— Не думаю, что сейчас я смогу испытать что-то похожее на счастье, — угрюмо заметил он.

— Почему, Кевин? Это из-за твоих родителей? Но нельзя же позволять их отношениям портить себе жизнь! Они сами создали свою, им и расхлебывать.

Он слегка улыбнулся, опустив глаза, хотя улыбка вышла грустной:

— Это не из-за них.

У меня замерло сердце:

— Кевин, ты… Ты все-таки в кого-то влюблен? И это делает тебя несчастным?

Мне сразу же захотелось крикнуть: «Не отвечай! Не говори мне этого! Я не хочу знать». Но вопрос уже прозвучал, и Кевин услышал его.

Оторвавшись от созерцания свечи, он вдруг посмотрел мне прямо в глаза.

— Ты права. Я уже давно люблю одну девушку. Одну прекрасную девушку.

Мне удалось аккуратно положить вилку. Я боялась, что она выпадет из руки, но нервы у меня оказались крепче, чем я думала.

— Тогда в чем же дело? — спросила я. — Она не отвечает тебе взаимностью?

Это прозвучало как-то несовременно, да и голос был не совсем моим. Но Кевин, кажется, ничего не заметил.

— Она и не подозревает ни о чем, — ответил он и опять перевел взгляд на огонь.

— Почему же ты ей не скажешь?

Мной внезапно овладела жажда самопожертвования: все сделать ради его счастья, через саму себя перешагнуть — разве не это есть любовь? Мне ведь никогда не хотелось заполучить его любыми средствами. Подавшись к нему через столик, я тихо спросила:

— Хочешь, я поговорю с ней?

Ему отчего-то стало смешно.

— Нет, Алисия! Ничего не получится.

— Почему? Я понимаю, что она не здесь, но когда мы вернемся… Разве мы не друзья, Кевин?

— Ты считаешь меня своим другом?

Он проговорил это без удивления, скорее, как-то задумчиво. Вот я удивилась:

— А ты нет?

— Мне хотелось бы стать твоим другом.

«Только другом!» — простонала я про себя. Вслух я продолжила:

— Я поговорю с ней, Кевин. Я расскажу ей какой ты… И она увидит тебя.

Он заинтересованно спросил:

— А какой я?

— Ты…

У меня захватило дух. Рассказать ему же о нем! Пропеть гимн, только не рождественский, а любовный, — вот достойная кульминация этого вечера. Но… Сердце мое так и заколотилось. Если я сделаю это, Кевин сразу поймет, как я люблю его. И что тогда? Смутит это его? Вызовет раздражением? Или — что?

Я пробормотала:

— Как-нибудь в другой раз… И потом, это ведь я не тебе собиралась рассказать.

Едва уловимая улыбка опять заиграла на его губах. Он нехотя согласился:

— Конечно. Тогда, хочешь, я тебе расскажу…

«Обо мне?!» — едва не вырвалось у меня, но Кевин уже закончил:

— …о том, какая она?

Я произнесла упавшим голосом:

— Ну конечно. Расскажи.

Но в этот момент за соседним столом раздался взрыв смеха, и я испугалась, что Кевин сейчас очнется, выйдет из того состояния, в которое погрузило его пламя свечи и наш разговор. И тогда я не узнаю, какая она.

А мне действительно хотелось выяснить это, хотя и было больно. Но неизвестность была еще мучительнее. Когда он расскажет мне все о ней, я хотя бы буду представлять, к чему можно придраться, чтобы разочаровать в ней Кевина. Побуждения не слишком благородные, особенно если учесть мою недавнюю тягу к самопожертвованию, но кто на моем месте поступил бы иначе? Тем более та девушка и не догадывается ни о чем. Ей больно не будет…

Но Кевина не смутил этот неуместный смех. Когда все более или менее успокоились, он неожиданно заговорил… стихами. Я так и замерла, ловя каждое слово.

— Чьи это стихи? — спросила я, когда он замолчал, по-прежнему отводя глаза.

В горле у меня возник горький ком, мешавший говорить, но Кевин не должен был заподозрить, как меня тянет расплакаться.

Опять скользнула его улыбка:

— Ты у нас изучаешь литературу…

— Я не знаю этих стихов.

— Теперь знаешь. Теперь ты все знаешь.

Мне не удалось скрыть недоверия:

— Она действительно похожа на богиню?

— Она и есть богиня.

— Тогда я с ней не знакома. Я не помню никого похожего.

— Ты просто не видишь этого…

Пришлось признать очевидное:

— Это твои стихи?

— Что будешь на десерт? — спросил он совсем другим, до отвращения деловым тоном.

— Это твои стихи, Кевин?

Кевин раскрыл меню:

— «Банановый рай» не желаешь? Наверное, что-то фантастическое. Надо попробовать. Давай? Или лучше «Фруктовый салат»?

— Конечно, ты не станешь счастливым, — прорвало меня. — Если боишься даже свое авторство признать!