Рабыня - Тара Конклин

Пятница

Когда Лина открыла дверь переговорной, к ней повернулись три головы. Лина пришла на пять минут раньше назначенного времени, но все же, видимо, оказалась последней. Шел дождь, но она не зашла к себе в офис, чтобы оставить там верхнюю одежду и сумку; теперь, стоя в дверях и выпутываясь из мокрого желтого пальто, она жалела об этом. Мужчины пару секунд смотрели на нее, потом снова повернулись друг к другу и возобновили разговор.

Дэн, Гаррисон и, по всей видимости, мистер Дрессер сидели за маленьким круглым столом, середина которого была уставлена всякими фирменными штучками. В кофейной кружке торчала целая коллекция ручек и карандашей, рядом с кружкой лежала бейсбольная кепка с жестким козырьком – все это украшено логотипом «Клифтон и Харп». Сбоку сидел четвертый участник встречи – лощеный молодой блондин в синем костюме, с бумагой и ручкой наготове. Не иначе как помощник Дрессера: такие люди, как Рон Дрессер, никогда не приходили на встречи в одиночку.

Насколько Лина понимала, мужчины вели светскую беседу. Дэн говорит слишком громко, Гаррисон рокочет тихим воркующим голосом. Мистер Дрессер, внимая их стараниям, слегка наклонил голову – жест человека, который привык быть в центре повышенного внимания окружающих. Зря стараетесь, как будто говорил наклон его головы. Мистер Дрессер чувствовал себя в своей тарелке. На нем был темно-серый костюм, фиолетовый галстук с блестками, сияющие черные кожаные ботинки. Кожа у Дрессера была цвета кофе с большим количеством сливок, и, даже когда он сидел, было видно, что это крупный мужчина – не толстый, но и в длину, и в ширину смахивающий на монумент. Казалось, он едва помещается в кресле. Рядом с Дрессером Дэн и Гаррисон казались лилипутами.

Лина заняла единственное свободное кресло за столом. Мистер Дрессер первым обратил на нее внимание.

– Вы, должно быть… – Он заглянул в лежавшую перед ним бумажку.

– Лина. Каролина Спэрроу, но все зовут меня Линой. – Его как будто не вполне удовлетворил ее ответ.

– Лина и Гаррисон – два наших самых способных молодых партнера, – сказал Дэн. – Мы все очень рады этому проекту. Теперь перейдем к конкретике, хорошо?

Мистер Дрессер откинулся на спинку стула, положил правую лодыжку на левое колено и поправил кончик галстука на своем обширном животе.

– Друзья мои, это будет крупнейшим и важнейшим делом во всей вашей карьере, – сказал Дрессер. – Неважно, работаете вы двадцать лет или только вчера переступили порог этого почтенного учреждения. Это то, чего вы так долго ждали. Мы стремимся загладить самую большую, самую долгую несправедливость в этой стране. Мы хотим возместить сто лет бесчеловечного отношения к людям, триллионы – повторяю, триллионы долларов невыплаченной заработной платы. Количество истцов исчисляется сотнями тысяч, а возможно, и миллионами. Мы стремимся не только компенсировать им пот и кровь их предков, но и увековечить, вспомнить этих страдальцев. Кто они? Кем были их угнетатели? Я хочу, чтобы были названы имена и той и другой стороны. Раскрытие правды, свидетельские показания, внимание прессы, которое вызовет этот судебный процесс, – так сказать, общественное мнение – все это позволит в конечном итоге исправить исторические ошибки. – Дрессер выпрямил ноги и наклонился вперед. – В ваших силах излечить нашу страну, открыть ей истину, в которой она так нуждается. Этот иск может, в буквальном смысле, переписать историю.

Дрессер умолк. Его помощник царапал пером по бумаге.

– И даже если дело не дойдет до суда, мы согласимся на компенсацию и получим целую кучу денег, – продолжал Дрессер. – А что тут плохого? – Он усмехнулся и посмотрел на Дэна. – Верно, Дэнни, дружок?

Дэн широко улыбнулся.

– Верно. Давайте обсудим план.

В течение следующих 4,2 оплачиваемого часа Лина слушала, как мистер Дрессер и Дэн обсуждали стратегию подачи первоначального иска. Они будут нажимать на теорию незаконного обогащения, утверждая, что двадцать две частные корпорации США, работающие в разных отраслях экономики – табачной, страховой, текстильной, банковской, транспортной, энергетической, горнодобывающей, – незаконно обогатились за счет использования рабского труда или извлечения из него выгоды до принятия тринадцатой поправки. Потомки этих рабов теперь являются законными бенефициарами компенсации за принудительный труд, который использовали эти компании, начиная с первой зарегистрированной продажи рабов в 1619 году и заканчивая отменой рабства в 1865-м. Всего 246 лет. Это встанет, согласно подсчетам Дрессера, сделанным ручкой «Клифтон и Харп» на бумаге с водяными знаками «Дрессер и Харп», в 6,2 триллиона долларов, включая сложные проценты, начисленные за это время при ставке в 6 процентов.

Дэн объяснил, что иск будет нацелен также против федерального правительства. Тут-то и понадобится «зеленый свет» Дрессера.

– Я получил конфиденциальное подтверждение того, что, когда мы подадим иск, правительство согласится официально принести извинения за рабство, – сказал Дрессер. – Мы отзовем иск к правительству, и тогда федералы окажут некоторое давление на наших ответчиков из корпораций, чтобы они согласились на урегулирование, – улыбнулся он. – Хороший отвлекающий маневр, знаете ли: искупление грехов прошлого может отвлечь внимание от сегодняшних грехов, которые бросаются в глаза. Но нас тут интересует тугой кошелек. Правительство оказывается хорошим, а мы получаем некоторый реальный доход.

– Деньги, выигранные в результате судебного процесса или полученные путем урегулирования, пойдут в фонд финансирования различных программ и учреждений, – пояснил Дэн, бросив взгляд на Дрессера; тот кивнул в знак согласия. – Государственный музей рабства, памятник на Национальной аллее, стипендии колледжей, образовательные программы, фонды для предприятий, принадлежащих меньшинствам, для общественных центров, учебные программы по борьбе с расизмом в школах, армии и полиции. Так это видит мистер Дрессер, и мы здесь, чтобы помочь ему добиться этого.

Время от времени Лина или Гаррисон задавали вопрос или вставляли реплику, но ни Дрессер, ни Дэн, казалось, их не слышали; даже помощник Дрессера, делавший записи, похоже, не замечал их присутствия. Лина и Гаррисон то и дело обменивались взглядами с видом молчаливой заинтересованности и понимания собственной роли: присутствовать, быть свидетелями интересного и интеллектуально стимулирующего обмена мыслями между этими двумя успешными людьми, впитывать их ум, опыт и остроумие (Дэн несколько раз пошутил).

К концу встречи, когда Дрессер стал развлекаться расчетом сложных процентов, Дэн задал вопрос.

– А почему именно сейчас? – бесстрастно спросил он. – Я не говорю об установленных законом сроках давности. Я говорю в историческом плане. Поколения после рабства… Эпоха завершилась. Почему сейчас?

– Почему сейчас? – повторил Дрессер и поднял взгляд к маленькому окну на восточной стене, в которое был виден только бледно-голубой квадрат неба. Он повернулся к Дэну. – Позвольте, я задам вам вопрос. Американские рабы построили Белый дом, построили здание Капитолия. Джефферсон был рабовладельцем, Вашингтон был рабовладельцем, Улисс С. Грант – да-да, великий командующий Союзной армией – тоже владел рабами. Из всех президентов, сидевших в Белом доме, восемь владели афроамериканцами. И при этом в стране нет ни одного национального памятника нашим братьям и сестрам в оковах. Почему у нас девятнадцать музеев Смитсоновского института – девятнадцать, из которых один забит одними только паршивыми почтовыми марками, – и ни один не посвящен памяти людей, которые жили в неволе и помогали строить эту страну? Мы не стали бы мировой сверхдержавой, если бы двести пятьдесят лет не пользовались неограниченной, бесплатной рабочей силой, на которой строилась вся экономика. Вы спрашиваете, почему сейчас? Как их звали, Дэн? Они были нашими отцами-основателями и матерями-основательницами, точно такими же, как и белые люди в париках, хлеставшие бичами по их спинам. Не пора ли этой стране сделать хоть что-то, чтобы вспомнить их? И посчитать, сколько мы им должны? Это бессрочно, друг мой.