Короли блефа - Евгений Сухов

– А барина-то нету-у, – виновато протянула старуха и сделала попытку закрыть калитку.

– Погодите, погодите, – заторопился Ной Нахманович и придержал дверь. – А где он?

– Оне за границей на излечении, – ответила старуха и снова попыталась закрыть калитку.

– Погодите же! – не давая старой и, очевидно, слепой карге закрыть дверь, взмолился Циммерлинг. – Как долго он за границей?

– Да года три, поди, уже будет, – раздумчиво ответила старуха. – Али четыре… А кто ж его знает!

Ной Нахманович все уразумел. Правда, когда пропал Панченко, в голову стали закрадываться невеселые мысли, а не ловкая ли афера предприятие с кладами речных пиратов? Но он старался гнать прочь все сомнения, да и Вольдемар Аркадьевич совсем не походил на мошенника и проходимца. Благостный такой…

– А… господин Панченко, он дома? – с надеждой спросил Циммерлинг.

– Дома-а, где же им быть-то, – ответила старуха. – При детях оне.

– А с ним мне можно увидеться? – неожиданно заволновался Ной Нахманович. – Пройти можно в дом? Я купец из Казани, Циммерлинг моя фамилия.

Старуха приблизилась к нему, словно принюхивалась, подняла глаза, и Циммерлинг, наконец, встретился с ней взглядом. Затем она сделала шаг, встала на цыпочки и почти вплотную приблизила свое лицо к лицу Циммерлинга, словно собираясь запечатлеть на его челе материнский поцелуй.

– Нет, – ответила она, снова упершись взглядом в грудь Циммерлинга. – Лучше я его тебе, касатик, позову.

Она захлопнула калитку, громыхнула засовами и ушла. Не было ее долго. Наконец, вместе с шаркающими послышались твердые шаги. Калитка открылась, и в проем шагнул молодой худощавый человек приятной наружности.

– Прошу прощения, что не приглашаем вас в дом, – извиняющимся тоном сказал он. – Видите ли, хозяин уехал, и домоправительницей Марфу Ивановну оставил. А она – старый человек, так что…

– Вы Панченко? – не дал ему договорить Циммерлинг.

– Панченко, – удивившись, ответил молодой человек.

– Вольдемар Аркадьевич?

– Нет. Геннадий Аркадьевич. А что?

– И вы домашний учитель детей господина Собакина? – не ответил на вопрос молодого человека Ной Нахманович.

– Именно так.

– Все ясно, – заключил Циммерлинг и потерянно пошел прочь, повернувшись к удивленно глядящему на него молодому человеку разом ссутулившейся спиной.

– А что вам было угодно? – крикнул ему вслед настоящий Панченко.

Циммерлинг не обернулся и не ответил, лишь утомленно махнул рукой. Он шел, тупо глядя перед собой, и в глазах его вместо гор самоцветов, изумрудов и золотой посуды были лишь ветхий пепел и потухшие уголья.

На руках же отбывшего с триумфом в Москву Вольдемара Долгорукова имелись восемь с половиной тысяч рублей, добровольно отданных «арендаторами», мечтающими заиметь на грош пятаков.

* * *

Итак, откушав и закурив папиросу с золотым ободком, Всеволод Аркадьевич спросил газету. На вопрос, какие он предпочитает, Долгоруков ответил, как и восемь лет назад, едва улыбнувшись:

– Разумеется, местные, голубчик.

И снова выбрал «Казанский телеграф». Чего же изменять фортуне. Листая его, Всеволод Аркадьевич думал.

О чем?

О том, что вечер воспоминаний, пожалуй, подошел к завершению. И экскурс в прошлое закончен. «Вчера» уже не существует, а может, его и вовсе никогда не было. «Завтра» еще не настало, а может, его и не будет. Стало быть, есть только «сегодня».

Пора действовать. То есть жить в настоящем, жить сегодняшним днем. Что равнозначно «просто жить»…

Газета, милостивые государи, есть периодический печатный орган, информирующий читателя о событиях, происходящих как в мире, так и в стране, в которой выходит газета, а то и в губернии или в городе, в котором он, читатель, имеет неосторожность (а может быть, и счастье) проживать.

Помимо прикладного назначения газета имеет и развлекательную функцию. В ней иногда печатаются короткие рассказы, чаще всего на злободневные темы, сентиментальные рождественские истории, рассчитанные преимущественно на домохозяек, и длинные повести с продолжением в следующих номерах. Попадаются и стихи. Вот, к примеру, что вычитал Сева в «Казанском телеграфе», когда курил послеобеденную папиросу…

Прощай, уста мои окованы судьбою,

Безмолвно должен я покинуть милый кров —

Как призрак, путь скользит и ныне пред тобою,

Неуловимый смысл моих прощальных слов.

Люблю я, наконец, мне сердце прошептало,

Люблю я, но тебя я должен позабыть.

Скажу себе скорей, что было, то не стало

И больше для меня вовек не может быть…

Как всегда, было много рекламы и прочих объявлений. Их Всеволод читал более внимательно. Ибо газета для такого человека, каким он являлся, была своеобразным источником вдохновения, так сказать, пищей для разного рода надувательств и авантюр и, ежели уместно так выразиться, одновременно и полным каталогом фигурантов, то бишь лохов, которых можно и должно облапошить…

МАГАЗИН ИНОСТРАННЫХ ВИН

поставщика к Высочайшему двору в Москве

К. Ф. Депре

на Черноозерской улице, в д. Куракина (бывшем Ноппер)

получены московские искусственные минеральные воды:

Зельтерская

Содовая

Лимонад-газез

Доверенный К. Ф. Депре

К. Крог.

Интересное рекламное объявление; Долгоруков пометил его галочкой.

И еще одно…

ПО ГРУЗИНСКОЙ УЛ., 5

в винном подвале содержатся и продаются

коллекционные вина и коньяки.

Поставил восклицательный знак без галочки.

Прочитав следующее объявление, он оставил его без внимания, ибо грудных детей, которых надлежит вскармливать, Всеволод Долгоруков покуда не имел и иметь не собирался…

Настоящая

молочная мука Нестле

для вскармливания грудных детей

в аптеках города.

Генрих Нестле,

Веве (Швейцария).

Что касается объявления, против которого Сева поставил галочку с восклицательным знаком, то оно гласило:

На Покровской улице подле ограды продается за отъездом хозяина каменный дом, при коем находится и сад, а на дворе колодезь с хорошею водою. Службы сего дома все почти каменные: две кухни, из коих одна с англинским очагом, людская изба и подвал для вин в лучшем виде. Самые комнаты дома расписаны со вкусом и с крашеными полами и снабжены всей необходимой для проживания мебелью.