Чрезвычайные обстоятельства - Валерий Дмитриевич Поволяев

временем счет «срочника» Токарев и вновь подкрутил колесики бинокля.

Петраков завалился на заднее сидение «икаруса», закинул руки за голову.

Временами на него накатывало ощущение безысходности, чего-то тяжелого, тоскливого, камнем придавливающего душу, и он не понимал, не мог понять, откуда все это идет, из каких нетей? Он пытался совладать с собою, заставить сердце работать нормально, изгнать из него тоску, освободиться от глухой тяжести, ни с того, ни с сего заползшей ему в душу, но куда там – победы его были короткими: он мог освободиться от тоски на несколько минут, и не больше, потом эта отрава вновь наваливалась на него.

У него возникало чувство, будто он прошел мимо чего-то очень важного, мимо человека, призванного сыграть поворотную роль в его жизни, мимо некого шаманского камня, который надо было поднять и положить в карман, а он пнул в него ботинком и, даже не оглянувшись, проследовал дальше. А теперь вот расплачивается…

С другой стороны, понятно, в чем его промахи, за что он расплачивается. Ошибка его жизни – Ирина. Сколько было красивых девушек – не сосчитать, выбрать можно было любую, и тогда бы у него была верная царевна Несмеяна, а выбрал он Ирину. Впрочем, тогда, в далекой молодости, она была совсем иной – загадочной, романтичной, будто гимназистка, с серыми серьезными глазами и трогательными ямочками, обязательно возникающими на щеках, как только она начинала улыбаться. От той, далекой Ирки Мурашевой не осталось ничего, Ирина Петракова совершенно не похожа на Ирину Мурашеву, это – разные люди.

И откуда только у нежного создания берется расчетливая мужская жестокость, в голосе вместо серебристых колокольчиков звенит танковое железо, в глазах вместо доброжелательности появляется беспощадность? Петраков, размышляя об этом, всякий раз приходил к выводу, что свобода, данная женщине, на пользу обществу не пошла – общество от этого сделалось лишь хлипким и каким-то бесполым. Все растеклось, стало размытым, каркас, на который была натянута шкура, повело в разные стороны, дерево пошло трещинами – женщины, потянув на себя одеяло, не смогли справиться ни с землей, ни с хозяйством, ни со временем, ни с обществом, ни со страной – все у них поплыло… Общество, где заправляют женщины, обречено на гибель.

Так уже было. Был матриархат, только вот ничего путного из этого не получилось, от матриархата остались грустные воспоминания, да пыль веков.

Будущее имеют только те государства, где четко соблюдена «семейная» структура: женщине – женское, мужчине – мужское. Когда же женщина – удав, а мужчина – лягушка, ничего хорошего не жди. Если это происходит в семье – семья разваливается, если происходит в государстве – разваливается государство.

Вот тебе и демократия. Вообще-то, демократия – это порожденье адово, а не Божье.

Но причем тут Ирина? Петраков закрыл глаза – об Ирине думать не хотелось.

На огневой рубеж вышел плотный низкорослый капитан с орлиным носом, настолько заросший волосами, что у него брови сомкнулись с прической. Волосатый стрелял хорошо.

– Девятка, – равнодушным тоном незаинтересованного спортивного комментатора сообщил Токарев, – десятка… Снова девятка…

Петрович оказался прав – спортсменам скоро надоела вялая стрельба и результаты, которые могут обрадовать только косоглазого человека и Сугробов объявил «перекур с дремотой» – шумной компанией стрелки уселись под недалеким деревом. Петрович подошел к начальнику стрельбища.

– Мишени свободны, товарищ подполковник, позвольте теперь нам пострелять, – излишне вежливо попросил он.

Подполковник поморщился, словно в рот ему попало что-то горькое, смерил Петровича с головы до ног.

– Во вы у меня уже где сидите! – подполковник попилил себя ладонью по шее.

Петрович на это не сказал ни слова, он был хорошим режиссером, о том, что за группа находится с ним, он не имел права говорить, спектакль же, который собирался сейчас поставить, был заранее обречен на успех.

Подполковник вновь поморщился, потом, поняв, что от Петровича не отделаться, махнул рукой:

– Ладно, вылезайте со своими поварешками на огневой рубеж. Только, едва спортсмены поднимутся, – подполковник с уважением посмотрел на дерево, под которым расположилась громкоголосая компания майора Сугробова, – чтобы и духа вашего не было. Договорились?

– Договорились.

– Мишени я вам менять не буду, все равно не попадете.

– Мы по этим мишеням стрелять не будем, товарищ подполковник.

В глазах начальника стрельбища возникло удивленное выражение. Впрочем, оно тут же исчезло.

– Ваша воля, – сказал он. – Я вам могу даже бомбардировщик из ангара выкатить – очень удобно из мелкашки бить. Не промахнетесь. Можно и в стрельбе камнями потренироваться, – тон подполковника сделался издевательским.

– Спасибо, бомбардировщик пока не надо, – Петрович вежливо, будто великосветский кавалер, ценитель этикета, поклонился и, развернувшись в сторону автобуса, призывно махнул рукой. Группа Петракова выстроилась около «икаруса».

– Ну что, покажем гражданам, как мы умеем орудовать поварешками? – Петрович усмехнулся. – Стрелять будем по двое, поскольку подпол выделил нам лишь «закусочное» время, – подполковника Петрович специально назвал подполом.

– Нам и его хватит, – веселым тоном проговорил Проценко, подцепил ногтем уголок зуба, лихо цыкнул. Ни дать, ни взять – уркаган из старого фильма «Путевка в жизнь».

В группе Петракова Проценко больше всех имел боевых орденов.

– Первый зачет – стрельба из карабина, – объявил Петрович. – Петраков и Проценко – на рубеж!

Офицеры проворно выдернули из «икаруса» карабины, в следующую секунду находились уже около бетонных выступов, врытых в рыжую липкую глину. Петрович кивнул подполковнику, с насмешливым видом наблюдавшему за ними.

– Включите подвижные мишени, товарищ подполковник, – попросил его Петрович, – пусть начинают движение.

Подполковник нажал на кнопку пульта врытого в землю.

– Убыстрите движение, – попросил Петрович.

На лице подполковника вновь возникло удивление, на этот раз оно задержалось подольше, подполковник, поводив пальцем в воздухе, словно бы ища пульт, нажал на вторую кнопку.

– Еще быстрее!

Подполковник нажал на третью кнопку.

– Спасибо, – поблагодарил Петрович, развернулся резко, по-спортивному. – Петраков – первая мишень, бить в низ правого уха, Проценко – вторая мишень, точка поражения – правый глаз.

Подполковник от услышанного даже перекосился в плечах – опытный человек, он знал, что такое задание можно давать только стрелкам высшего разряда.

Мишень возникла из-под земли стремительно – взметнулась, будто выпущенная пращой, плоская, заваленная назад, выпрямилась и тут же вновь начала быстро заваливаться, уходя в подземные нети, в свое постоянное жилище.

Проценко выстрелил первым, следом за ним, почти в унисон – Петраков. Два хлопка, слитые в один, родили долгий, какой-то объемный звук. Пуля Петракова выколотила в мишени низ уха, только щепки полетели в разные стороны и мишень мигом сделалась полуухой, пуля Проценко превратила правый глаз мишени в дырку.

– Вновь стреляете по одной мишени, – неторопливо подал команду Петрович. – Петраков – в голову, отступя пятнадцать сантиметров от верха мишени, Проценко – в подбородок.

И та и другая цели на мишени не были обозначены, их надо было еще увидеть.

Мишень вновь стремительно, прыжком, похожим на звериный, вымахнула из-под земли, чуть развернулась, становясь «во фрунт»