Багрянец - Адам Нэвилл

Хелен переиграла отрывок, но так и не поняла, человек это или животное. Прежде чем она успела все обдумать, издалека, из-за звуков воды, снова раздался плач ребенка, но на этот раз его заглушило нечто, похожее на хрюканье, на переднем плане, около микрофона.

За ним последовал рев, исторгнутый сильным, мускулистым горлом, – Хелен снова представила себе быка.

Детский плач приближался к микрофону. «Наверно, какое-то животное изображает ребенка».

Влажный хрип из глубин горла.

Гневное кошачье шипение.

Неясно, кто попал на запись Линкольна, но он очень сердился.

Шипение повторилось. «Гигантская кошка?»

Раскатистый рык из огромного живота.

«Лисица? Барсук?» Но Хелен не представляла, как эти звери могут издавать подобные звуки, даже если очень взволнованы. С другой стороны, откуда ей знать – она же не эксперт по дикой природе.

Рык прекратился, и наступила тишина. Она принесла женщине куда большее облегчение, чем та готова была признать.

Возможно, она просто попалась на розыгрыш покойного брата. Но эти звуки были последним, что Линкольн записал перед тем, как прыгнуть с моста, и теперь она чувствовала едва уловимую связь между собой и его неясными, беспокойными мыслями, затуманенными наркотиками. Линкольн и жуткие аудиозаписи внезапно слились в одно, будто все его эксперименты с собственной жизнью всегда осеняла тень неизбежного рока.

Запись приближалась к концу, но спокойнее Хелен не становилось. Недалеко от микрофона раздались новые звуки – животных было много и они очень боялись. Утробный рев перерос в пронзительное мучительное блеяние, будто от страшных гигантских ягнят.

И одновременно Хелен определенно различала рык и поскуливание то ли собаки, то ли лисы, хотя подобный диапазон голоса вряд ли мог принадлежать настолько маленькому существу.

Какофонические звуки нарастали вместе с ее уверенностью, что исходить из человеческих глоток они не могли. Слушая этот отрывок, Хелен без труда представляла себе, как могучие звериные фигуры носятся и дерутся в темноте, учуяв на оборудовании в пещере запах пришельца-человека.

Хелен уже хотела сбавить звук, но услышала взвизг, похожий на свиной, и после рык из-за сжатых челюстей – больших челюстей. Теперь ей представилась оскаленная пасть с трясущимися черными губами, бесцветные и противно влажные десны и желто-коричневые зубы. Ей стало не по себе.

Хелен вспомнились питбули, таскавшие за собой по местному парку идиотов-подростков с района. Стоило увидеть этих собак, как она тут же подхватывала Вальду на руки, а малолетние спутники зверюг только кричали: «Да не бойтесь, они любят детей!» Возможно, в далеком Девоне ее брат записал рычание дикой или бешеной собаки?

Но ведь там люди проводили отпуска, держали загородные дома и фургончики, готовили мороженое… Ей было бы легче принять эти звуки, будь они из Экваториальной Африки, чем то, что они появились там, где появились на самом деле, – в Девоне. Записи Линкольна до абсурда расходились с тем, что она знала о тех местах, – хотя, стоит признать, знала Хелен немного.

Среди попурри гортанных звуков без предупреждения раздался пронзительный… смех.

Хелен вздрогнула.

Звук напоминал несвязное лепетание сумасшедшего или вопль экзотического животного – он только создавал иллюзию произносимых слов. Конечно, Хелен не могла быть уверена, но шум все больше напоминал об обезьянах, а в криках слышалось все больше веселья, слишком злого для существа, не обладающего разумом человека.

К счастью, постепенно «смех» затих и в наушниках осталось только журчание воды. Запись перешла в белый шум. Хелен знала, что больше никогда не включит ни эту запись, ни любые другие диски из коробки Линкольна.

Она вышла из комнаты, пересекла лестничную площадку, села в дверях комнаты Вальды и стала следить за спящей дочерью.

Две недели спустя

«Ты ведь здесь проходил, братик? И здесь, и тут? Здесь ступали твои потертые ботинки? Этим видом ты наслаждался, присев на корточки? Этот морской ветерок шевелил твои рыжие волосы?»

С помощью Google Maps, путеводителя для пеших туристов и надписей на дисках Хелен смогла определить заливы и бухты, где брат записывал свои странные файлы, и уже на рассвете отыскала первые два места.

Каждая из этих непримечательных бухт располагалась возле Диллмутского залива, где остановилась Хелен, и в каждой пещере между морем и окруженными лесом обрывами нашлось предостаточно трещин и расщелин – должно быть, в некоторых из них микрофоны Линкольна и записали вздохи, ворчанье и перезвон ручьев, спрятанных в толще земли.

Затем следовало место предпоследней записи – Уэйлэм-Пойнт; между ним и Хелен лежало добрых одиннадцать километров езды. Там путь вел от берега к окрестностям одной фермы у Редстоун-Кросс, где Линкольн услышал жуткие вопли животных, оставшиеся в последнем файле SonicGeo. Эти два места – странные памятники последнему лету, когда улыбка Линкольна еще освещала эту жизнь, – Хелен собиралась навестить последними.

Ее интересовали только места, которые брат перед своим концом посчитал важными (за исключением моста у Бристоля – его Хелен точно не хотела видеть). За десять месяцев до Брикбера Линкольн исследовал Дартмур, но на это у нее не было времени: именно здесь, в своей палатке, среди этих скал ее братик в свои последние несколько недель казался счастливым и полным воодушевления.

Однако его внутренний мир в те дни оставался для Хелен таким же непроницаемым, как тьма в пещерах, где Линкольн лазил в одиночестве; таким же загадочным, как странные подземные песни, призвавшие его сюда.

Его сестра приехала сюда, чтобы наконец-то лучше понять брата и разгадать, что же вызвало у него такой энтузиазм, но в первую очередь – чтобы сделать то, что не смогла шесть лет назад: попрощаться.

Все, что Хелен могла ему дать, – четыре дня на побережье, два из которых уйдут на дорогу между Девоном и Уолсаллом. Каждый час был на счету, и она пустилась в путь очень рано, морально подготовившись: день предстоял эмоциональный. Впереди лежала пустая прибрежная дорога, за что Хелен благодарила высшие силы, не желая, чтобы кто-нибудь увидел, как она говорит сама с собой или плачет. Дома плакать нельзя было из-за Вальды, с которой она последние шесть лет не расставалась ни на день.

От Диллмута Хелен шла пешком, удивляясь, как изменилась местность и насколько труднее стало по ней передвигаться. Между двумя бухтами лежало около девятнадцати километров, но, если бы кто-то показал ей две фотографии побережья – одну из окрестностей Диллмута, другую из окрестностей Брикбера, – сказав, что это фото из двух разных стран, Хелен поверила бы.

Землю вокруг забитой яхтами миллионеров Диллмутской бухты укрывала зеленая мягкая мантия елового леса. Она напоминала одновременно Швейцарию и тропики – сосновые рощи рядом с пышными пальмами в частных садах. Город, встроенный в холмы и обрывы и украшенный огромными красивыми домами, оплетал просторное сверкающее устье с пляжем цвета тростникового сахара. Там под особняками миллионеров стояли навытяжку их пришвартованные яхты, будто королевский кавалерийский полк с белоснежными блестящими копьями наготове. Поэтому Хелен и решила там остановиться.