Штык и вера - Алексей Волков

С его последними судорогами вагон резко дернулся. Кто-то в панике умудрился дернуть стоп-кран, и с верхних полок с грохотом посыпались люди и вещи.

А потом пришел черед отборного мата, довольно быстро утихшего.

До пассажиров, даже тех, кто был в дальних концах вагона, дошел смысл происшедшего, и в сердцах поселился страх.

Никого не удивило превращение человека в зверя, словно все видели и не такое.

Не удивило, но испугало.

Ведь если сумел один, то сможет и кто-то еще. А к чему приводит подобное превращение в тесном пространстве переполненного купе, каждый мог увидеть сам.

Результаты, но не причины.

С последней судорогой монстр вновь превратился в человека, да так и застыл, словно никаких злых чудес и не было.

Вот только как быть с трупами?

Факт успел стать всеобщим достоянием, и люди боязливо косились друг на друга, невольно ожидая от каждого соседа еще более жуткого подвоха.

Сердце Орловского гулко билось. Он привык рисковать жизнью, был четырежды ранен и давно научился усмирять естественное чувство страха. Сколько раз доводилось первым выходить в атаку по насквозь простреливаемому полю, не сгибаясь, показывая пример идущим следом людям!

Но ни разу не доводилось видеть воплотившийся кошмар наяву. Жуткую звериную морду, когтистую лапу…

А разве перекошенные злобой вполне человеческие лица хоть в чем-то лучше?

Орловский кое-как загнал внутрь пережитый ужас. Внешне невозмутимый, он деловито выщелкнул пустую обойму, пошарил по карманам в поисках запасной и перезарядил пистолет.

Затем заглянул в свой вещевой мешок, извлек из него коробку с патронами и принялся набивать магазин.

Теперь в коробке оставалось только семьдесят девять патронов.

Или еще семьдесят девять?

Орловский деловито спрятал коробку, завязал мешок и оглядел купе.

Все вокруг было заляпано кровью, мозгами и вообще производило довольно жуткое впечатление.

Но это если ехать. Посмотреть – дело другое, и сюда со всего поезда спешили люди. Карабкались через загроможденные проходы, толкались, шли по чужим ногам, лишь бы взглянуть, а затем рассказать случайным попутчикам, что они были свидетелями жуткой сцены, видели оборотня и вообще народу положено – ужас!

– Чего смотрите? Помогайте!

Кое-кто замялся, зато другие взялись за вынос тел с радостью. При этом они бросали откровенно жадные взгляды на оставшиеся без хозяев мешки, а самый смелый и вообще подцепил чужой багаж и, выбросив на рельсы труп, быстро затерялся в толпе.

Присваивать что-либо из чужого Орловский не стал, хотя, с точки зрения пассажиров, имел бы на это все права. Вместо этого он под шумок убрался из вагона, перешел в соседний и вскоре с облегчением ощутил, что поезд наконец тронулся.

Новые соседи вовсю обсуждали случившееся, но никто не ведал, что с ними сидит один из участников.

В пересказах людей, ничего не видевших и толком не знавших, все выглядело гораздо страшнее, а число погибших измерялось всеми, кто ехал в злосчастном вагоне. Приукрашенная история откровенно пугала и слушателей, и рассказчиков. Люди недоверчиво оглядывали друг друга, ждали повторения и, чувствовалось, заранее прикидывали направление бегства.

Они бы и вообще покинули поезд, да только не знали, когда будет следующий, и будет ли вообще.

Добираться же до цели пешком казалось верхом безумия. В дополнение к истории с оборотнем тут же объявились кем-то слышанные истории об упырях, леших, водяных и прочей нечистой силе. Причем ни один из пассажиров не усомнился в их подлинности.

– Времена такие, что все могет быть, – убежденно высказал свое мнение степенный солдат с окладистой бородой. – Все злое, что от Антихриста, наружу поперло. Раньше ОНИ от властей скрывались, побаивались, а теперь – свобода. Никакой управы ни на кого нету. Последние времена приходят. Прости, Господи! – И он размашисто перекрестился двуперстием.

– Вот именно, что свобода. А оборотень был кем? Буржуем. Вот он и показал наглядно свою подлинную личину, – возразил ему худой рабочий. – Но ничего! С господами покончим, и тогда житуха будет! Не хуже, чем в твоем раю.

Орловский закрыл глаза. Было ясно, что сейчас грянет очередной спор, где ругань будет самым причудливым образом перемешана с утопическими мечтаниями о светлом грядущем. Все было слышано много раз, а по молодости самим же говорилось, и ожидать нового было бы глупо.

Георгий, как часто бывало в последние дни, просто отключился от действительности, ушел в полусонное оцепенение, где не было места ни бесконечным пустым разговорам, ни лицам без малейшей печати интеллекта.

Вяло прислушиваясь к себе, Орловский со слабым удивлением обнаружил, что ничуть не поразился превращению человека в зверя. После первых мартовских дней нормальные до этого люди резко стали терять прежний человеческий облик. Царство свободы быстро сорвало с большинства людей покровы векового воспитания, традиционных устоев, и под ними оказался все тот же первобытный зверь.

Буквальное же превращение в чудовище было неким завершением начавшегося с приходом весны процесса, его зримым и закономерным воплощением.

Что же до невозможности подобного с точки зрения здравого смысла, так смысл тот исчез, погиб под обломками рухнувшего мира. Все законы и правила канули в небытие, и стало бессмысленно прилагать их к возникшему хаосу.

Из ставшего привычным полузабытья Орловского извлек ливень. Потоки рушившейся с небес воды шумно барабанили по крыше вагона, влетали в лишенные стекол окна. Снаружи опустилась преждевременная ночь, и пассажиры затихли в ожидании очередных злых чудес.

В то, что может случиться нечто хорошее, не верили даже самые неукротимые оптимисты.

Ливень кончился так же внезапно, как и начался. Слегка посветлело, и подмокшие люди несколько оживились. А тут паровозный гудок известил о приближении станции, и по сторонам стали медленно проплывать мрачноватые влажные дома.

– Кажись, Рудня, – объявил худой рабочий, очевидно не раз ездивший этим путем.

Поезд замедлил движение, почти остановился, затем дернулся с грохотом вагонных сцепок и застыл окончательно.

Станция оказалась плотно забитой составами. К вновь прибывшему эшелону хлынула немалая толпа, и чей-то повелительный голос громко прокричал:

– Проверка!

Пассажиры заволновались. Подобных проверок в дороге было уже немало. Проводили их всевозможные самозваные комитеты, советы, просто какие-то личности, достаточно авторитетные или энергичные, чтобы набрать более-менее приличную банду. Смотрели утратившие всякое значение документы, порою копались в багаже, отнимая у тех, кто не мог дать надлежащего отпора, любую понравившуюся вещь, а то и просто продукты питания.