Заколдованные сказки - Ольга Раудина

Прежде чем она уходит, я успеваю заметить лёгкую улыбку на бледных губах.

* * *

Стоило мне отпрянуть, Яра тут же отвернулась. Меня всё ещё тянуло к её краснеющей пятнами шее. Руки кололо от желания повернуть её лицо к себе, сдёрнуть наконец проклятую рубаху и… Я зажмурился и сжал кулаки. Нарушать очередной запрет было нельзя. Иначе накажут. Иначе ей будет плохо. Иначе Змей не примет её, укусит, отравит, утопит.

Иначе ей будет плохо.

Я повторял это вновь и вновь, пока воображение дорисовывало то, что скрывала рубаха, стоило слегка потянуть вниз.

Яра позвала по имени. В тихом голосе звенело недавнее напряжение. Поэтому просьба прозвучала неуместно и странно:

— Будь последним.

Значение её слов я понял после того, как согласился. Она благодарно улыбнулась, наклонилась ко мне, овеяла земляничным ароматом.

— Посмотри, как я умру… Будь тем, кто отпустит меня умирать.

* * *

Край белого сарафана скользнул за пределы моего зрения. Перед глазами осталиась тёмная трава и несколько раздавленных звёздочек, похожих на цветы земляники.

С реки веет холодом. Я чувствую собственными ногами, как её ступни погружаются в илистый песок. Песок обволакивает, затекает между пальцев, щекочет пятки.

Всплеск.

Звук движущегося дна.

— Змей ползёт…

— Заберёт. Точно заберёт.

— Ещё бы не забрал. Хоть и дикая, а красивая девка какая.

— Да, вон дуга из воды мелькнула. Приполз.

Когда я поднимаю голову, мир растекается пятнами. Реки не видно. Видно чужие спины. Из них звучат, гудят, шипят голоса — торжество, трепет, предвкушение. Какая радость: Змей заберёт очередную девицу!

Красивая же! Судьба у неё такая.

Ей сами боги послали белые одеяния и каштановую косу. Сами боги отдали нечисти. Сами боги отправили на землю, чтобы вас спасти, не иначе.

Всплеск.

Пахнет илом и затхлой водой.

Я просачиваюсь сквозь разноцветные пятна.

«Будь последним.»

Я первый.

Стою перед толпой и смотрю на тебя в белых одеждах, по пояс в ледяной весенней реке. Смотрю на твои цветущие волосы, на опавший сереборник, плывущий перед тобой вялыми полуживыми розочками.

Я смотрю на тебя.

Я вдыхаю запах леса, земляники и твоей кожи.

Я стараюсь запомнить твою улыбку.

Я ловлю твой взгляд, тёплый и нежный. Радостный взгляд ребёнка, который встретил на лесной поляне другого ребёнка.

Наконец-то ты посмотрела на меня, Яра.

Я шагаю вперёд, в ледяной ил.

И ты исчезаешь.

Ты исчезаешь.

Холодная вода смыкается над твоей головой. Заливается в нос, наполняет лёгкие и всю тебя изнутри. Солнца, которые ты зажигала во мне, остывают.

На твоём месте изгибается сильное скользкое тело в тёмно-серебристой, блестящей в лунном свете чешуе.

Тебя нет.

Тебя нет в реке, которая расцвела выпавшими из волос цветами. Купальница, колокольчик, горстка незабудок, кашка. Не хватает только белых звёздочек, похожих на цветы земляники.

Тебя нет в обедневшем, осиротевшем доме. Твоя лента останется лежать на лавке, мятая и ни разу не вплетённая в косу.

Тебя нет в лесу, который отпустил тебя первым.

Тебя нет на земляничной поляне. И поляны тоже нет. Её перерезал дуб, упавший не то от старости, не то от ветра, не то от горя. Он плачет горячей смолой и медленно остывает.

Я тоже плачу, прислонившись к нему спиной. Так, чтобы неровная кора впивалась в кожу, стирая твои прикосновения, болезненно приятные и отчётливые. Так, чтобы слиться с мёртвым дубом воедино и навечно.

Я белый и холодный.

Моё солнце в груди проткнули ледяные шипы.

Я неживой.

Твоя красота спасла целый мир, но сгубила две жизни.

Я мёртвый.

Приютские дети — самые несчастные. Пожалуй, даже несчастнее детдомовских. Ведь последние не терзают себя надеждой вернуться домой, они привыкают к новой жизни и твёрдо знают, что другой у них не будет. По крайней мере, до тех пор, пока мачеха-система не выплюнет их за ворота госучреждения. Тем же, кто по той или иной причине оказался в приюте, каждый миг мерещится, что всё может измениться. Что строгий воспитатель вот-вот назовёт твою фамилию и заставит проследовать за ним в кабинет… в комнату, где сидит заплаканная бабушка или дальняя родственница, лицо которой напрочь стёрлось из памяти.

Хотите — верьте, хотите — нет, каждый ребёнок «на передержке» не живёт, а существует в ожидании счастливого дня. Ест, гуляет, смотрит телевизор и принимает витамины, поглядывая на дверь… Но, как говаривал Альберт Джей Нок, нет ничего более постоянного, чем временное! Большинство таких детей не возвращаются в семьи. Иногда — потому что некуда. Иногда — потому что незачем. Чаще всего это к лучшему.

Моя история в приюте длилась долгих три года, и, скажу я вам, это был странный опыт… Думаю, чистый детский разум просто не способен уместить в себе масштабы трудностей взрослых. Ведь у тех, кто бреется и носит бюстгальтеры, постоянно возникают проблемы разного толка. Любовные перипетии, финансовые провалы, проблемы с алкоголем, комплексы на фоне невостребованности и ещё куча всякой ерунды, что в конечном итоге обрушивается на хрупкие детские плечи. Иногда малыши не справляются с решением родительских проблем. Так они попадают в огороженные высокими заборами дома.

Вспоминая временное пристанище, я ловлю себя на дурацкой мысли. Жить там — всё равно что ждать автобуса, номер которого тебе неизвестен. Вокруг постоянно суетятся люди, но никто, практически никто не задерживается надолго. Приезжают одни и уезжают другие. Кто-то искренне рад тебя видеть, другим и повода не нужно, чтобы разукрасить твой глаз. Шум, давка, но иногда — полное одиночество… А ты всё ждёшь и ждёшь, когда придет пазик, что отвезёт тебя куда-то! Неважно куда, лишь бы подальше от остановки «Неизвестность». Как я уже говорил, большая часть брошенных крох так и не дожидается заветного жёлтого пятна в облаке пыли на горизонте. Но я дождался. Автобус, изменивший мою судьбу, подъехал к воротам приюта «Светлячок» в районе восьми часов утра.

То был далёкий июль 2001 года… Подумать только, двадцать лет прошло, а помню этот день как вчерашний! До сих пор в носу стоит отвратительный запах солярки, которым был пропитан каждый угол салона… А жёсткие кресла, перетянутые бордовым кожзамом! От одного лишь взгляда на эти королевские седалища ягодицы сводило судорогой. Вечная духота и шансон из хриплых колонок — вечные спутники на подобных маршрутах, но мне по какой-то причине запомнилось другое…