Мой Демон - Михаил Болле

– Что значит «недостаточно грешен»? Откуда ему известны мои грехи? И откуда ты обо всем этом знаешь?

– Так он сам Наташке сказал.

– Неужели это правда? – И Никита с изумлением воззрился на Наталью, которая нехотя кивнула:

– В общем, да.

– Странно. Он же меня видел всего два раза в жизни! Впрочем, посмотрим, как он заговорит после премьеры. Да я так сыграю Дантеса, что меня раз пять на бис вызовут и цветами завалят!

– Только не вздумай меня затмить! – строго предупредил Сергей. – В конце концов, главным героем должен быть не злодей, а гений!

– Но лишь при условии, что гения сыграет гений!

– Не понял… Это что за наезд?

– Ладно, не обижайся. Просто после твоего последнего выступления относительно «Пушкина-дуэлянта» мне кажется, что мнение Воронцова о тебе сильно изменилось.

– Ты думаешь?

– Уверен. Мне даже кажется, что он едва сдержался, чтобы не влепить тебе пощечину.

– Да уж, достаточно сказать правду, чтобы прослыть хамом, – с большим сожалением в голосе произнес Сергей.

– А я с тобой согласна, – вступилась за жениха Наташа, – поскольку тоже считаю Пушкина заядлым бретером, готовым стреляться из-за любого пустяка. Да вы только вспомните его повесть «Выстрел»! Я почти уверена, что Сильвио, упражнявшийся в стрельбе по мухам, был ему настолько симпатичен, что он наделил его своими чертами характера.

– О нет, любовь моя, – решительно возразил Сергей, поднимая указательный палец, – как раз в этом случае Пушкин списывал с себя беспечного графа, от которого Сильвио получил пощечину.

В этот момент стоявший неподалеку мужчина послал Наташе воздушный поцелуй. Сергей заметил это и сразу насторожился:

– Это еще кто?

– Откуда я знаю? – И девушка равнодушно пожала плечами.

– А с какой стати он шлет тебе поцелуйчики?

– Вот именно! – неожиданно захихикала Лиза, первой опустошившая свой бокал. – Лучше бы прислал нам выпивку за свой счет. Хочу шампанского!

– А почему вы решили, что этот поцелуй был послан именно Наташе? – вдруг спросила Евгения, весь вечер незаметно следившая за Никитой.

Этот вопрос застал всех врасплох, и компания друзей удивленно переглянулась.

Было холодно и темно. Свинцовые тучи предвещали полосу непрерывных февральских метелей; одна за другой они заволакивали небо подобно темным знаменам надвигающихся полчищ варваров, которые сметают на своем пути все живое. Тем временем кто-то тихо проник в помещение театра, освещенное только слабым фонарем, горевшим над служебным выходом. Быстро спустившись по ступенькам вниз, этот некто остановился и прислушался, словно хотел узнать нечто важное и нужное. Из-за кулис доносился храп священника, напоминавший своим глухим и прерывистым дыханием шумы изношенного сердца. Все прожектора были выключены, единственным источником света служил маленький зеленый фонарик с надписью «Выход». В руках у незнакомца, одетого во все серое, была старинная шкатулка – та самая, которую барон Геккерен отослал со слугой в оружейный магазин Куракина. Беззвучно подойдя к стулу Дантеса, неизвестный, лицо которого было закрыто шарфом до самых глаз, прятавшихся за черным пенсне, поставил на него свою ношу, затем рукой в лайковой перчатке открыл крышку и достал кольчугу. Аккуратно повесив ее на спинку стула, незнакомец так же тихо удалился, едва не задев за ножку концом шпаги, торчавшей из-под его плаща. В оставленной им шкатулке лежали те самые четыре пистолета, которые поручик принес барону Геккерену в январе 1837 года…

Возле четырех могил в глубине кладбищенских аллей, под молодой заснеженной березкой собралась компания, состоявшая из дюжины хорошо тренированных молодых людей среднего возраста, одетых в короткие кожаные куртки. На некоторых, несмотря на снег и мороз, были демисезонные полуботинки.

Расставив на крошечном, только что вкопанном в землю столике три огромные бутылки водки, они держали прозрачные пластмассовые стаканчики, вопросительно поглядывая на Германа Петровича Пономарева.

– Ну что, братва, помянем наших незабвенных боевых друзей, геройски павших на поле битвы, – наконец сказал он, поднимая свой стакан. – И поклянемся в том, что, пока хоть один из нас останется жив, он будет мстить проклятым чурбанам из бригады Кукольника.

Произнеся этот мелодраматичный тост, Пономарь первым опрокинул в рот содержимое своего стаканчика.

– Клянемся! – нестройно отвечала «братва», торопливо заглатывая водку.

Затем, не теряя темпа, тут же разлили и выпили по второй, после чего почти все присутствующие закурили и начали вполголоса переговариваться. А Герман Петрович отвел в сторону обычного с виду парня с холодными серыми глазами. Это был тот самый боевик по кличке Тихий, который самым достойным образом вышел из проигранной «стрелки» с кавказцами, уложив их водилу и завладев джипом.

– Ну что? – нетерпеливо поинтересовался Пономарь. – Подумал над моим предложением?

– Подумал, – спокойно кивнул Тихий.

– Берешься?

– Берусь.

– Ну и отлично! – И Герман Петрович похлопал его по плечу. – Как только сделаешь, сразу звони мне… Однако холодновато сегодня… – Он обернулся к братве и помахал рукой: – Ну, вы тут поминайте, только аккуратно. А я поехал домой.

И, сопровождаемый нестройным прощальным ревом, направился к машине, возле которой его ждал водитель-охранник.

Герман Петрович любил свой дом старинной постройки на Садовой улице, в котором прошло его детство, умерли родители и все было абсолютно родным и знакомым, начиная от старых лип во дворе и кончая не менее старой шахтой лифта. Для начала он за свой счет расселил соседей по коммуналке, оставшись единственным хозяином огромной квартиры, в коридоре которой можно было кататься на велосипедах. Затем сделал роскошный евроремонт, обзаведясь всеми обязательными атрибутами: огромной джакузи, тренажерным залом и домашним кинотеатром. Даже сейчас, когда во многих районах Питера быстрыми темпами росли элитные дома, Герман Петрович не собирался никуда переезжать.

Пожалуй, самым существенным недостатком любимого старинного дома был тесный лифт, рассчитанный на трех человек средней комплекции. Войдя в подъезд вместе со своим охранником, Герман Петрович наткнулся на ожидавшую лифт пару – невысокую стройную девушку с кукольным личиком и длинными пепельно-русыми волосами и толстого импозантного мужчину старше пятидесяти лет с черными плутоватыми глазами и небольшой лысиной, открывающей покатый лоб. На первый взгляд они могли сойти за отца и дочь, тем более что разница в возрасте составляла никак не меньше тридцати лет, однако противоречие между славянской внешностью юной блондинки и горбатым кавказским носом ее спутника говорило о другом. Впрочем, Герман Петрович хорошо знал эту девицу, снимавшую квартиру двумя этажами ниже.