Божественный театр - Инна Шаргородская

Трактирщик загрустил, сообразив, что дармовых представлений ему, похоже, нынче не будет, и пустился подпевать другу, честя на все корки «скотину Дони», которого в глаза не видал.

Не видал же он его потому, что труппу Папаша Муниц всякий год набирал заново – как правило, из последних неудачников либо же дебютантов, впервые пробующих себя в актерском ремесле. Ибо кто успел узнать Дракона не понаслышке, работать с ним второй раз категорически не хотел.

Тиран и самодур Папаша Муниц был скор как на словесную, так и на физическую расправу. Платил он мало, ярился много и за всякую провинность норовил еще и вычесть из жалованья. Старик отличался одним-единственным достоинством – горячей и неизбывной любовью к лицедейству. Которая и заставляла его сколачивать ежегодно труппу, выспренне именуемую «Божественным» театром, и колесить с нею по городам и весям королевства Нибур. Особых доходов это не приносило, но все же он спасал от голодной смерти собственное семейство и тех несчастных, которым больше некуда было податься.

Бежали от него охотно, пользуясь любой возможностью. Так что поэту Дони Коту, можно сказать, повезло с невесть откуда взявшимся меценатом. И, хотя дальнейшие гастроли и впрямь оказались под угрозой, никто из сотоварищей Дони, оставшихся у Дракона, его не осудил…

Покуда антрепренер Муниц исходил желчью, а трактирщик Бун подпевал, стол перед ними постепенно оказался накрыт – словно бы сам собой.

Заняли свои места чистые полотняные салфетки, выстроились стройным кругом соусники. Звякнув, легли по сторонам от расписных фарфоровых тарелок ложки, вилки и ножи. Явилась полная с верхом хлебница. И негромким, но умиротворяющим рефреном к бурному дуэту друзей примешалось заманчивое перечисление возникавших одна за другой на столе закусок.

– …Колбаски охотничьи – кто бы меня такими попотчевал!.. Язычки соловьиные – час назад еще пели… Ветчинка сахарная, марципановая… Огурцы, варенные в меду… Рыбка жареная – заморская, говорящая… Яйца, икоркой фаршированные, – сам только что снес…

Трактирщик вслушался первым, не выдержал и захохотал.

Муниц умолк на полуслове и с подозрением уставился на парня, хлопотавшего возле стола. А тот, составляя с подноса блюда, затараторил еще развязней – как расценил это привыкший к безмолвному трепетанию своих актеров Дракон:

– Креветки – нет, креветищи! – праздник души, именины сердца… Пирожок… крупновато, конечно, хозяйка нарезала, но ничего, глазам стыдно, зато сердцу радостно…

– Что он мелет, этот идиот?! – рявкнул Муниц.

Корхис, изо всех сил пытаясь сдержать смех, замахал руками:

– Ох-ха-ха… Не сердись, дружище, умоляю! – и беззлобно попрекнул говорливого слугу: – А винцо-то? Забыл?

– Как можно! – Тот состроил обиженную мину. – Просто вы с каером… беседовали, а хотелось бы, чтобы этому дивному дару небес было уделено должное внимание!

– И то верно. Ну, неси давай…

Парень сорвался с места и вернулся через полминуты – с подносом, на котором красовалась пыльная, обросшая паутиной бутыль чудесного двадцатилетнего вина «Королевская гроздь».

При виде ее свирепый Муниц притих. И стоически молчал, покуда несносный молодой болтун, нахваливая вино, обтирал бутыль белоснежным полотенцем, откупоривал ее и разливал драгоценный напиток по стаканам.

– Прошу!

– Ступай, поторопи Арду с уткой… – начал Корхис.

– Уже, – успокоил его слуга и наконец-то исчез с глаз долой.

Папаша Муниц пригубил редкого вина. Попыхтел немного, смакуя. Потом все-таки заметил сварливо:

– Балуешь ты своих работников, старина. Где это видано, чтобы так с хозяином разговаривать? Вот у меня…

– Пустое! – отмахнулся Корхис с улыбкой. – Да… я этому парню, пожалуй, и впрямь многовато позволяю. Только он того стоит, поверь. Шустрый, в руках все горит, а уж каков комик – в театр ходить не надо! Три дня всего работает, народ веселит, так выручки чуть ли не в полтора…

– Комик? – перебил насторожившийся антрепренер.

– Ну! – обрадовался трактирщик. – Взял его на лето, а теперь думаю, как бы уговорить совсем остаться. В жизни столько не смеялся!.. Ты отведай-ка пирога, Мунни, кухарка нынче в тесто кой-чего добавила, как Волчок присоветовал – так его звать, мальчишку-то. Отменно получилось… Он еще и кухарить горазд!

Корхис с аппетитом зачавкал сам рекомендованным пирогом.

Антрепренер же вдруг передумал жаловаться на судьбу.

Вместо этого пригубил еще вина и вкрадчиво спросил:

– Не дашь мальчишку взаймы на вечерок? Поглядел бы я, на что он способен…

– Бери да гляди, – беспечно ответил гордый своим приобретением трактирщик. – Только насовсем не отдам, и не надейся! Самому нужен!..

* * *

Часом позже «мальчишка», приведенный Муницем из «Веселой утки», стоял на грубо сколоченных подмостках в амбаре, предоставленном театру во временное пользование городским советом Байема, и его разглядывали семь пар любопытных глаз, не считая озабоченных хмурых буркал самого Дракона.

– Некрасивый, – шепотом вынесла вердикт Иза Стрела, «злодейка-разлучница» труппы, женщина замужняя, но не упускавшая случая пофлиртовать. – Нос длинный, губы узкие…

– На себя посмотри! – огрызнулась Кобра, жена Дракона – в миру Фина Пышечка, бессменная «мать семейства» и по совместительству кассирша «Божественного» театра. – Жердина безмозглая! Что тебе до его красоты? И вообще – на кой она комику?

– Ни на кой, – поддакнул многотерпеливый муж Изы, герой-любовник Беригон Ветер.

Иза бросила на супруга нежный взгляд, и красавчик Беригон приосанился.

– Зато улыбка у него хороша, – сдержанно заметила прима Тала Фиалка, заступавшаяся всегда и за всех.

– И держится молодцом, не трусит, – одобрил возможного новобранца «злодей» Аглюс Ворон, огладив свою роскошную смоляную шевелюру до плеч.

Пожилой и добродушный «благородный отец» Титур Полдень закивал:

– Ничего вроде парнишка, бойкий.

Кобра поджала губы:

– Все вы бойкие, когда не надо! Цыц!.. Дайте послушать!

Пиви Птичка, хмурая рыжеволосая субретка, промолчала. Как всегда.

– …А, «Излишнее усердие»? – говорил тем временем Папаше Муницу предмет обсуждения. – Эту пьесу я наизусть знаю. Раз десять в Юве смотрел, в Королевском театре. Мне и суфлировать не надо. Что забуду, на ходу сочиню.

– Сочинишь? – закипал Муниц. – На ходу? Да ты на сцене-то стоял хоть раз?! Это тебе не по кабаку с подносом бегать!

– Не только стоял, – плутовски улыбался новобранец, словно не замечая его закипания. – И пел, и танцевал.

– Где? Когда?

– Давно дело было, еще в детстве. У князя Готти я играл, в домашнем театре.