Специальный корреспондент - Евгений Адгурович Капба

class="p1">— А это графиня, чистая душа… Сказала — зацветут у тебя из угля прекрасные цветы однажды. А потом граф ко мне пришел и говорит — «Знаешь, как работают чудеса?»

Угольщик взялся за поводья, и лошадка потрусила вперед. Дорога и вправду была хорошей — двухполосное цементированное шоссе, на котором практически не трясло. Мне было жутко интересно, и поэтому я слушал дальше.

— Он прислал Летику с этой корзиной, полной угля, и передал, чтоб я не смел избавляться от нее и поливал каждый божий день. И вот — езжу теперь с розовым кустом, как кретин. Зато как графиня увидела, так захлопала в ладоши и разулыбалась — чисто солнышко!

Я задумался над подходом к жизни этого графа и спросил:

— А что, много графьев в Колонии?

— Один-единственный, и тот не местный — переселился сюда по большой любви.

— Так, а вот паруса…

— Дались вам всем эти паруса!

— Так его корабль или нет?

— Его. Галиот «Секрет». По большим праздникам — в парусах из алого шелка. Давеча у них годовщина свадьбы была, если ты об этом, любезный…

Филипп замолчал, и я — тоже. Всё это требовало осмысления, а еще мне очень нужно было понять — как добыть из домика Джози свою фотокамеру и другие вещи. Соваться туда со сломанными ребрами было большой глупостью, а вероятность того, что она заложит моё имущество какому-нибудь местному скупщику краденого, с каждым часом возрастала…

У меня жутко заболела голова, и я закрыл глаза. Вези меня, угольщик…

* * *

На сей раз пробуждение было гораздо более приятным, а голос — женским и мелодичным.

— Он ведь иностранец, верно? Пошлите в Лисс за доктором Филатром, а я пока попрошу Польдишока подобрать ему подходящую одежду… Вот, кажется, он очнулся!

Я приоткрыл один глаз — и увидел краешек мягкого одеяла, золотую лепнину на потолке и каштанового цвета волосы молодой женщины, которая сидела на резном стульчике у моего изголовья. Приоткрыл второй — и убедился, что нахожусь в обстановке удивительной, элегатной и роскошной, какой не видал и в резиденции императора с ее тяжеловесной помпезностью торжественных залов и аскезой личных покоев и кабинетов.

Это был настоящий дворец из сказки — по крайней мере, комната, в которой я находился, была просто прелестной — от стен и потолка до последней кружевной салфеточки на комоде. И хозяйка дворца была ему под стать. Эта женщина… Девушка? Ей могло быть и двадцать девять и пятьдесят — такие женщины не старели очень долго, сохраняя свежесть и живость, свойственные молодости. Тонкая, звонкая, с фантастическим блеском в глазах, нервическим летящим изгибом бровей и румянцем — такими изображают на гравюрах в книгах фей или принцесс, заточенных в колдовских башнях.

— Вы пришли в себя! Вот, выпейте — это растворимая ацетилсалициловая кислота, снимает боль и воспаление..

— Не знаю, как вас и благодарить… — я был знаком с этим лекарством, Тревельян сильно хвалил его в свое время, и потому выпил без сомнений, — Я сам отчасти виноват в том положении, в котором оказался…

— Один, в чужой стране, без друзей и близких — всякий может растеряться, — она участливо посмотрела на меня, поправила холодный компресс на лбу, — Не бойтесь, здесь вам ничего не угрожает. Скоро придет доктор Филатр — Летика уже выехал за ним на автомобиле. Он живо поставит вас на ноги. Вот здесь — электрический звонок, если вам хоть что-нибудь понадобится — не стесняйтесь, прошу вас!

Подушки были мягчайшими, одеяло — уютным и теплым, компресс приятно холодил голову, а лекарство, должно быть, начинало действовать — и мне с каждой минутой становилось лучше и лучше.

* * *

Филатр — седой доктор с затаенной тоской в глазах и умелыми, сильными руками, мигом вправил мне ногу, наложил на грудь тугую повязку и обработал ссадины и царапины.

— После карнавала так всякий раз… — сказал он, и, обернувшись к Летике — ушлого вида довольно красивому мужчине с повадками пирата, контрабандиста или конкистадора, — Вечером ко мне приперся Тарт… Точнее — его принесли два бездельника. Их отделал какой-то иностранец. Потом ночью в «Унеси горе» был какой-то переполох на вербовочном п…

Летика скорчил рожу и шикнул — так, чтобы хозяйка ничего не заметила, и доктор вернулся к моим занозам и царапинам. Эти их гримасы не уклонились от меня — графиня (а это ведь была именно она) по каким-то причинам не должна была знать о чем-то, происходящем за пределами стен этого сказочного места.

— Вы ведь нездешний? — быстро перешел на другую тему доктор, — Какими судьбами в Лиссе? Из каких далеких краев?

Графиня всплеснула руками — добрейшая душа:

— Может быть, он еще слишком слаб, и нам незачем докучать ему разговорами? Не может ли это подождать?

— Нет-нет, вы и так слишком многое сделали для меня, чтобы я злоупотреблял вашим доверием. Я — журналист, специальный корреспондент журнала «Подорожник» — Имперское географическое общество. Пишу череду заметок о быте и нравах городов Колонии, и надеюсь продолжить очерками о Натале… Документы были в нагрудном кармане кителя, можете ознакомиться, я не против.

Летика пошел проверять бумаги, графиня послала ему вслед укоризненный взгляд.

— А я думал — вы солдат, — проговорил доктор, — Вот этот шрам на брови, и вот здесь — это не последствия несчастных случаев.

— В Новой Империи нынче каждый второй — солдат или недавно был им.

— Вы офицер? — Летика бегло просмотрел паспорт и аккредитацию, и, видимо, остался доволен, — Где служили?

— В пехоте, — криво усмехнулся я.

— Помотала вас жизнь, я смотрю, — от цепких глаз Филатра мало что могло укрыться, — А вот это вот всё — я имею в виду свежие травмы, — это что, тоже последствия карнавала?

— Карнавала и профессионального любопытства. Я, можно сказать, адепт нового течения журналистики — гонзо, знаете…

— Ах, да! Об этих ваших новых веяниях весь свет говорит. Начали в Протекторате — подхватили в Империи. «Новеллы поручика»… — сказал Филатр, польстив мне до мозга костей, — И «Златокипучий Свальбард», конечно же… Излишне кроваво и пафосно, на мой взгляд, да и консервативный романтизм мне чужд, но — достойно внимания.

Про Свальбард — это уже творчество Дыбенки, который вдруг взялся за перо — по горячим следам буйного освоения Севера. Я вдруг понял, как сильно соскучился по северному сиянию, суровой красоте Груманта и самому Дыбенке, конечно, и поймал даже что-то вроде ностальгии. Графиня прочла мои эмоции как открытую книгу:

— Для вас ведь это не просто названия, да? — склонила голову она.

— С авторами этих циклов я знаком лично…