Группа крови на рукаве. Том IV - Алексей Викторович Вязовский

эгоистов следуют своим желаниям, не думая о последствиях. Другие о последствиях думают, что немного снижает степень себялюбия.

На другом полюсе живут альтруисты, посвятившие жизнь заботам о других. Кажется, что альтруисты бескорыстны, но это не всегда так. В глубине души они хотят награды. Кто доброго слова, кто хоть какой-то ответной заботы. Видел я таких на войне. Первыми идут в бой, вытаскивают раненых. Хорошие они? Да заебись. Потом в окопах сидят, травят байки о своих наградах, спасенных товарищах. Повышают рейтинг.

И что, все эгоисты плохие, а все альтруисты хорошие? Как бы не так.

Кто общался с «махровыми» альтруистами знает — с ними душнилами, скучно! Они всё раздали другим, не оставив себе ничего интересного. Талант, призвание — это распылилось во времени. Они всех спасли, жертвуя собой. Про эти жертвы знают все в подробностях!

Альтруисты непредсказуемы. Ты договариваешься с ним поехать в Париж, а за неделю до вылета узнаешь, что «душнила» унесся в Африку, кормить голодающих негров. Вот, кажется, он начал думать о себе, год копит деньги на мотороллер, но за день до похода в магазин оказывается, что лучше эти деньги пожертвовать фонду по связям с соседней галактикой.

Перед альтруистами надо снимать шляпу, восхищаться ими, помогать, говорить, что на таких людях держится планета. Но общаться интереснее с эгоистами.

— Ты чего застрял на кухне? Лопаешь оладьи? Подожди меня!

— Не лопаю, но готовлюсь, да.

Выбирать эгоистов надо тщательно, останавливаясь на тех, кто уже научился любить себя. Кто не мучается от проблем — что бы еще захотеть, чем бы еще себя порадовать. Умные эгоисты без таких проблем. Они нашли себя, живут и радуются. От них расходятся волны счастья. Этим счастьем можно и поделиться. Умные эгоисты знают, что разделенное счастье возвращается удвоенным. Да, они думают о себе. Умный эгоист делится своим счастьем, получая взамен удвоенное. И этим удвоенным делишься. И снова получаешь. И снова делишься. И так, пока от счастья не захлебнешься.

Да что со мной⁇ Меня в гостинной ждет прелесная очаровашка, а я тут стою, туплю на оладьи, эгоисты какие-то, альтруисты…. А вот, что со мной. Меня дома еще ждет беременная жена. Она мне мозг недавно выела, про то, что нужно быть верным, с принципами, помогать, все в семью… И мне нужно какое-то тебе оправдание придумать, чтобы эту поебень из головы выкинуть. Я стащил с пальца кольцо. Прошлые встречи с Машей даже не надевал его, а сегодня на пробежку нацепил. Внутрисемейная пропаганда работает. Но недолго. Сколько волка не корми…

К черту эти пиздострадания! Меня завтра на любом выезде могут грохнуть террористы. Или даже случайно свои. Дружественный огонь и все. Извини, Орлов, никто не застрахован, попал под лоша… точнее под взрыв гранаты. Например. Сколько раз меня могли закопать за последний год? Раз семь точно. К черту, принципы. Живем один раз, даже если живем второй раз.

Я убрал кольцо в карман, прошел в гостиную. Там Маша в легком, коротком сарафанчике вешала на стремянке шторы. Я увидел голые ножки, краешек белых сатиновых трусиков. Потом мой взгляд поднялся к обнаженной шее — женщина заколола волосы в простой пучок на голове.

— Я сейчас! Пять крючков осталось

Это я сейчас. Подошел. Обнял Тихомирову за загорелые ноги, поцеловал под коленками. Маша вздогнула. Мои руки полезли под сарафан, кусок шторы упал мне на голову.

— Что… что ты делаешь⁈

Я подхватил учительницу, понес ее к разложенной софе. Кто-то тоже подготовился. Положил, начал целовать, задирая сарафан все выше и выше. Маша задышала, сама сдернула трусики, помогла мне расстегнуть штаны.

Потом лежали, болтали. Я все никак не мог перевести дух — темп взял быстрый, финиш был яркий.

—…прочитала в американском журнале, что в Штатах в продаже появились лифчики, которые электричеством стимулируют грудь! Чтобы она была в тонусе

Я провел рукой по груди Маши. Твердая четверка, крепкая, с крупными коричневыми сосками. Которые мигом затвердели.

— Ну тебе то без надобности.

Тихомирова хихикнула.

— К вам приходят американская пресса?

— И английская. И немецкая. Мы же МИД. Есть специальная закрытая библиотека. Знаешь, кто в ней работает?

— Кто?

— Дочка Брежнева. Галя

— Ну и как она тебе? — я закинул руку за голову, посмотрел на стройные ноги Маши. Может еще разок с ней успеем до занятий? Или лучше по оладьям? Совсем остынут.

— Ну и как она тебе?

— Шебутная очень. Со вторым мужем рассталась. Да и какой он ей муж. Фокусник какой-то. Кио.

Дальше Маша начала пересказывать сложные взаимоотношения Брежневой с иллюзионистом, папа не принял брак дочки, комитетские отобрали у Кио паспорт, вернули уже без штампа о браке. Вытравили. А Брежнев крутоват с семьей. Чего же он дальше начал давать спуска Гале? Устал бороться? Сейчас ему 62, выглядит бодрячком. Только курит много.

— Я попросила у Гали разрешение вырезать из журналов твои фотографии!

Мне была продемонстрирована целая папка с моими снимками. Тут был и USA Today.The New York Times. Los Angeles Times. New York Post. С десяток газет и журналов. Маша не только добыла фотографии, но и сделала вырезки статей и подписей.

— А тебе не прилетит за такую самодеятельность? — я с удивлением перелистывал папку. Статьи жгли напалмом. Желтая пресса мне придумала целую биографию в стиле «вскормлен волками в Сибири», кто-то взял даже комментарий у «психолога», о «новых» варварах с востока. Конан Киммериец, вот это все.

— Что значит прилетит?

— Не накажут?

— У тебя часто в речи странные обороты встречаются — Маша закинула на меня ногу, прижалась к груди — Не накажут. Мы с Галей вместе чай пьем и детей обсуждаем. У нее дочка.

— Я очень рад за нее.

— А я за тебя. У тебя тоже скоро будет ребенок

Тут то я и сел в кровати. Все оладьи улетучились у меня из головы, папка полетела на пол.

— Откуда знаешь⁇

— Орлов, я же не дура! — Маша тоже села. Бюст призывно колыхнулся — Навела про тебя справки.

Ага… Какой-то ее знакомый гэбэшник меня сдал. Найти бы его и…

— Ты чего такой мрачный стал?

— Совесть проснулась

— Ай, да ладно! — Маша махнула рукой — Жена не стенка, подвинется. Ты мужик мощный, видный, тебя на всех хватит.

Я обалдело посмотрел в голубые глаза Тихомировой.

— Удивлен?

— Не то, чтобы сильно, но в целом…

— Обычно я с женатыми не встречаюсь. Но ты… тут другое дело. От тебя так и несет самцом. Походка хищная, глаза так и горят. Я как тебя увидела тогда на путях… Как ты прыгнул, накрыл собой сына… Поплыла.

Я почесал в затылке. Вот стоило париться. Интересно, а чего сразу не дала? Ломалась.

— Из семьи уводить не собираюсь, тем более у тебя тесть — генерал гэбэшный. Но заглядывать — заглядывай.

В прихожей хлопнула дверь.

Маша подорвалась, начала лихорадочно одеваться и шипеть на меня:

— Ты не запер?

— Неа

— Идиот! — в меня полетели мои штаны и рубашка — Это мама Мишу привезла!

Нас спасло то, что парень был на костылях и двигался медленно. Когда мама Тихомировой и ее сын попали в гостинную мы уже успели одеться и я даже ругаясь на скрип сложил софу. В комнате все равно пахло сексом, у Маши на шее краснел засос. Маман — пожилая грузная женщина с высоким начесом на голове — мигом все поняла, поджала губы.

— Феодосия Александровна — церемонно представилась женщина. Я чуть не заржал. Прямо представил, как чуть помоложе она кричала в постеле «Ой как мне справно и ладно, батюшки мои». Ну что за имена, а?

Мама пунцовой Маши что-то поняла, еще больше поджала губы, ушла на кухню. А я поручкался со знакомым пионером. Он слегка прибавил в росте, с тех пор, когда я его видел на путях.

— Зови меня Николаем — я кивнул Маше, чтобы она пошла вслед за мамой и объяснила ей все. Хотя что тут можно объяснить? Двое взрослых полчаса жахались на софе, да так, что мебель дрожала и чуть не развалилась. Проветрить бы… Я подошел к окну, открыл его на распушку — Жарко. Тебя то как звать? Не успел поинтересоваться в метро

А парень то побледнел. Поди вспомнил, как на нас поезд мчался. Интересно, а это правда, что машинистам запрещено резко тормозить из-за человека на путях? Мол, лучше убить одного, чем покалечить в вагонах многих…

— Миша

— Лет тебе сколько?

— Десять. Скоро одиннадцать будет.

— Как нога?

Пока Миша рассказывал о своем гипсе —