Письма, телеграммы, надписи 1907-1926 - Максим Горький

с деньгами для Шрейтера, очень благодарю. Я тоже прошу Вас извинить меня, если в письмах моих иной раз заметно раздражение, — я понимаю, что оно не должно касаться Вас, но порой нет сил сдержать себя и невольно начинаешь со всеми говорить свирепым тоном.

Каждый день приносит какой-либо сюрприз — «Суламифь» Куприна, стихи «модернистов», интервью Леонида, в котором он путает и врет на меня, как на мертвого, статьи Изгоева и других ренегатов — каждый день кто-нибудь встает пред тобой голый и весь в гнилых язвах. Нет терпения! Хочется орать, драться с этой сволочью, хочется топтать ногами эти «неустойчивые психики». Каково читать письмо Куприна и Кº против статьи в газете Старцева? И последовательные отказы Кº от подписей? Кажется, что все пьяны, сошли с ума.

Я прошу Вас ответить мне телеграммой на вопрос о сборниках. Если Вы ответите — да, я немедля начну составлять сборник статей о Толстом.

Сие необходимо. Видимо, мещанство хочет уцепиться за Толстого и создать вокруг его грандиозно пошлый кавардак Я получил целый ряд приглашений написать заметки о моих впечатлениях о Л[ьве] Н[иколаевиче]. Все приглашатели — разновидные Сергеенки.

В нашем сборнике были бы статьи:

С. Попов — общая характеристика Л. Н. как художника,

Базаров — Анархизм Толстого,

Луначарский — Религиозные воззрения,

Войтоловокий — Психология масс у Тол[стого],

[…]

Я — небольшая заметка о личности.

И еще несколько статей.

Время требует, чтобы наша группа определенно и резко выступила против этого хаоса и анархизма в литературе и в жизни. С этим необходимо торопиться. Очень прошу — дайте Ваш принципиальный ответ на мой вопрос, телеграфируйте!

Кипену я возвратил рукопись, плохо.

Вопрос Кондурушкина — не понимаю. Написав ему длинное письмо, я указал на необходимость поправок в стиле рассказа, — он обиделся, что ли? Напишу ему сейчас же письмо. Рассказ его считайте принятым.

Ан-ского не получил еще. Писатель—неинтересный.

Переводчице Стендаля надо сказать, что ее желание получить «принципиальный ответ» — странно. Не зная рукописи, никто не даст, мне думается, принципиального ответа — да или нет. Чепуха какая-то бабья.

Завтра высылаю конец повести. Пожалуйста, затискайте ее в один сборник.

Пока — всего доброго! Жму руку,

А. П.

440

И. П. ЛАДЫЖНИКОВУ

Не позднее середины [конца] марта 1908, Капри.

Дорогой Иван Павлович!

Ha-днях я пришлю Вам повесть, только что конченную мной, — ее сейчас же — раньше «Шпиона» — будут печатать по-русски, что прошу иметь в виду.

Получил коробку хороших папирос, — за сие спасибо Вам! Если будут от Вас сюда оказии, то присылайте с ними табачишко, а иначе очень дорого таможня берет.

Весьма прошу Вас высылать в Женеву Екатерине] Павловне, за мой счет, все выходящие у Вас книги на русском языке.

Адрес: Genève, Chemin Vert, 59.

А сейчас, пожалуйста, пошлите ей

Андреева: «Проклятие зверя»,

«Тьма»,

«Царь-Голод».

Чирикова: последний рассказ,

Горького: «Солдаты»,

«Шпион», — если оный напечатан.

Мережковского: «Павел».

И все новое. Очень обяжете. Здесь — весна. Хочется, чтоб Вы приехали. Роман Петрович прислал открытки, но адреса своего не сообщил.

Да, «Разрушение личности» — не печатайте, если можно, я эту статью расширю и помещу в одном из наших сборников, мы с Луначарским думаем запустить их целый ряд.

Жму руку, очень желаю всего доброго!

Кланяюсь.

А. Пеш[ков]

441

К. П. ПЯТНИЦКОМУ

Не позднее 4 [17] апреля 1908, Капри.

Дорогой друг —

получено мною: рассказ Ольминского и часть повести Гамсуна. Первый уже отправлен назад для передачи автору, Гамсун — прочитан, прислать или дождаться конца перевода и выслать вместе все?

Перевод мне кажется несколько вульгарным, Ганзены слишком русифицируют автора — это несомненно. В одном месте у них речь идет даже о «сапогах с бураками», и таким образом из Норвегии они уводят читателя в Вятку. Обратите их внимание на следующее: они в состоянии сохранить основной тон рассказа автора, строй его речи — пусть они делают это, не впадая в русицизмы, не заставляя Бенони и других говорить языком подгородних мужиков Петербургской губернии.

За предыдущее письмо я готов просить у Вас извинения, если оно задело Вас, но — согласитесь, что у меня есть повод жаловаться Вам на Вас. Молчание Ваше — угнетает. А состояние моего духа — не блестяще. И тому — серьезные есть причины, говоря стилем сукина сына Сологуба.

Вчера получил №№ «Рус[ской] мыс[ли]» и «Образования», прочитал несколько статей и — всю ночь не мог уснуть с тоски и со зла. Что такое?

Это — русская литература? Какая гадость, какое нищенство мысли, нахальство невежества и цинизм! Людей, кои идут на святое поле битвы, чтобы наблевать на нем, — таких людей надо бить.

И я мог бы организовать отпор им по всей линии, для этого есть силы, есть желание, а главное — это необходимо. И мне кажется, что «Знание», у которого уже есть традиция, должно бы выступить на бой со всей этой шайкой дряни — вроде Ивановых-Разумников, Мережковских, Струве, Сологубов, Кузминых и т. д. Именно — «Знание».

А Ваше отношение, как я чувствую, отрицательно к этой задаче, столь важной и крупной, столь своевременной.

И вот я принужден работать где-то не рядом с Вами, как привык и что ценил, а в стороне.

Это, — Вы поймете, — очень грустно для меня.

Кстати: мною заказано Амфитеатрову несколько литературных памфлетов, и я уверен, что он их сделает хорошо. Темы — мои. Скоро я пришлю их Вам. Если Вы найдете их неудобными для сборников, оплатите работу за мой счет — по цене? — а вот этого не знаю. Спрошу автора.

Амфит[еатров] — очень популярен, как Вы знаете, главное же, он искренно любит литературу и искренно возмущен ее порчей. Я жду от него интересных вещей.

Всего доброго!

Как книги по литературе? Получил далеко не всё.

Жму руку.

А. Пеш[ков]

442

Д. Я. АЙЗМАНУ

8 [21] апреля 1908, Капри.

Дорогой Давид Яковлевич!

Мое отношение к пессимизму и ко всем иным выражениям психического распада личности в русской литературе — становится все более враждебным.

Мне кажется, что в стране столь юной, какова Русь, в народе, который только что начинает жить, пессимизм— явление вредное, он для меня продукт разрушения индивидуума, который лишен чувства своей органической связи с миром и оттого—погибает. Драма, конечно. Я знаю, что она естественна, обусловлена.

Но — мне она надоела. Надоел субъективизм, чужд человек, который все стонет, плачет, отрицает, подчеркивает страшное, жестокое и не видит за