Королева ангелов - Грег Бир

– Я не плохой человек, – сказал он вслух. – Я не заслужил того, как со мной поступили, и этого не заслуживаю. – Чего – этого? Сомнения? Возможность/искушение…

Альбигони терять было нечего. Если Мартин не обеспечит ему желаемого, то не обеспечит никто, кроме, быть может, призраков/двойников Мартина Берка, возможно существующих где-то в другом месте, высасывающих его открытия, скребущих его землю звериными когтистыми пальцами, гораздо менее разборчивых; возможно, они существуют на Эспаньоле, не изучают, а эксплуатируют Страну Разума, опережая его даже сейчас, аллигатор против зайца, аллигатор съедает зайца…

Мартин не был плохим человеком. Альбигони не переправил Голдсмита в Эспаньолу и не заплатил полковнику сэру Джону Ярдли столько, сколько тот мог запросить, стало быть, Альбигони тоже не был плохим человеком. Конечно, о тюрьмах и лабораториях Ярдли ходили слухи; но у Альбигони были контакты, способные подтвердить или опровергнуть такие слухи. Альбигони не собирался причинять Голдсмиту вред, и, конечно же, Голдсмит был плохим человеком; ему не причинят вреда, только научное исследование, случай искупить преступление, восстановление его ценности для человечества.

Мартин лежал на диване, сцепив пальцы, все еще дрожа. Не плохой человек. Возможно, даже, и поступок не плохой.

Он поднялся с дивана и попробовал еще раз дозвониться Кэрол.

– Алло.

Он вздрогнул от удивления и пригладил волосы пятерней.

– Привет, Кэрол. Это Мартин.

– Так и думала, что ты позвонишь. Я работала.

Не успев взять себя в руки, Мартин сорвался.

– Ты поставила меня в ужасно затруднительное положение. Черт побери, Кэрол. Черт побери.

– Тише, тише. Прости.

– Ты меня ненавидишь, что ли?

– У меня нет к тебе ненависти. Слушай. Я только что вернулась. Ты хочешь поговорить со мной, но давай не сегодня. Очень поздно. Я работаю на корпорацию «Проектировщики разума» в Сорренто-вэлли. Устроилась через StarTemp, ты их знаешь. Если бы ты смог приехать…

– Да. Я знаю, где это. Какая лаборатория?

– Тридцать первая. В середине утра?

– В десять.

– У меня нет к тебе ненависти, Мартин. Должна ли быть, не знаю, но ее нет. Утром поговорим.

Они коротко попрощались.

Повторы отчетов АСИДАК утратили свое очарование, и он выключил экран короткой командой «Стоп». Чуть виновато он осознал, что его трясет не из-за моральной дилеммы; с той минуты, как поступило предложение, ее на самом деле не стало. Его трясло от воодушевления и волнения.

К семи часам Ричард Феттл, медленно ковыляя по лестнице из крошащегося бетона и стали, вернулся в свою квартиру в теневой зоне. Он отгреб ногой в сторону ворох желтых и коричневых банановых листьев, скопившихся на лестничной площадке второго этажа, вставил гладкий от времени и использования латунный ключ в хитрый замок и поздоровался с дешевым десятилетним домашним диспетчером на закопченной каминной полке:

– Это я. Только я.

– Добро пожаловать домой, господин Феттл, – прохрипел домашний диспетчер. Однажды он меня не узнал. Поднял жалкую вонь. ЗОИ не приехала. Однако соседи заглянули. Проверить. Позаботиться о ближнем.

Он сделал себе чашку кофе и сел на стул, изготовленный им двадцать лет назад для

Удобный стул – последнее из его изделий. Он отдал его

Он мельком взглянул на планшет, отметил для себя некоторые статьи в сегодняшнем «Теневом гомоне», которые хотел прочитать, допил кофе и задумался, что приготовить на ужин. Он не был голоден, но телу требовалась еда. Говоря откровенно, сейчас он был подавлен, выходил из стресса, все истории уже рассказаны всем, кому следовало, оставались только его собственные мысли дурная компания. Со мной обошлись незаслуженно грубо хватит причитать придави прошлое ублюдок

Твоя жена

Твоя жена, отдал стул ей. Однако сейчас не время думать об этом. Ричард закрыл глаза, откинулся на спинку стула, и тот дружелюбно выдвинул подставку для ног и изменил наклон подлокотников.

Почему он это сделал. Мадам де Рош считает – никакого безумия; натурал. Тогда почему. Блистательность, сгубила, Эмануэля говорят, говорят. Глубокая развращенность, поднимаясь, выблевывает мерзость, как собака. Пузырь зла в неподвижных водах зловонные газы. Вот где поэтика. Ничто не заслуживает беспокойства. Если не развращен, не безумен, то рационален. Думающий все время; планирующий. Форма выражения. Выражение истинного величия, не вмещающегося в узкие рамки человеческой морали. Сделал это ради своего искусства, чтобы увидеть, во что сможет превратиться. Убить себя столь же надежно, сколь их; никаких сомнений, у него не было жизни, к которой он мог бы вернуться. Убийца убивает дважды. Каждая его жертва – два убийства. Нет. Себя он убивает всего один раз; одного убийства вполне достаточно, чтобы тебя отправили на глубокую коррекцию, возможно, после нее выйдешь уже не ты. Хотел пройти через все это, быть может; убить быть пойманным стать осужденным и пройти глубокую коррекцию… Получите нового Голдсмита. Чтобы посмотреть, выживет ли в нем поэт. Как ученый, ставящий опыты на себе.

Ричард так крепко сжал веки, что его нос наморщился.

Я заурядный человек с заурядными желаниями. Я хочу, чтобы меня оставили в покое. Хочу забыть.

Но забыть было невозможно. Он справился с вялым побуждением открыть на планшете все сети и ЛитВизы и погрузиться в широко известные факты. Достаточно было просто знать; массовое убийство совершил, вероятно, человек, которым Ричард восхищался как никем другим.

– Кто-то идет, – прохрипел домашний диспетчер. Мимо проходили люди, и всякий раз диспетчер не мог определиться, надо ли выражать озабоченность.

Дверные куранты, столетний покрытый патиной медный антиквариат, неуклюже задвигались и зазвонили. Ричард представил, как они стряхивают пыль; их редко беспокоили. Он сложил стул и сгорбился возле двери, глядя в позеленевший медный глазок.

Женщина, черные волосы, длинное серо-оранжевое платье, сжимает плетеную сумочку. Надин Престон.

– Приветик, – сказала она, наклоняясь к глазку. – Я подумала, тебе кисло.

Ричард открыл дверь.

– Входи, – сказал он похоронным голосом и посторонился. Затем кашлянул и покачал головой, отгоняя мрачный настрой. – Пожалуйста, заходи. – Всегда он приходил к ней, не наоборот, чтобы не навязывать свое общество в неудачное время. Интересно, подумал он, меня должна тронуть ее забота?