Письма Баламута - Клайв Стейплз Льюис

Твой любящий дядя Баламут.

Мой дорогой Гнусик!

Да, период эротических искушений — прекрасное время, чтобы напасть заодно и на раздражительность подопечного. Можно даже направить главный удар именно туда, если пациент думает, что это — всего лишь «заодно». Но в это время, как и во всякое иное, дорогу для нападения нужно готовить, затемняя при этом разум.

Люди гневаются не от простой неудачи, а от неудачи, воспринятой как несправедливость. Чувство же несправедливости основывается на представлении, что их законные требования не удовлетворены. Чем больше требований к жизни предъявит подопечный (под твоим руководством), тем больше он будет ощущать несправедливость и тем чаще он будет в плохом настроении. Ты, может быть, обратил внимание на то, что он особенно сердится, когда время, предназначенное им для собственных потребностей, у него отнимают. Неожиданный посетитель, явившийся как раз тогда, когда он надеялся спокойно провести вечер, или жена друга, болтающая, когда он собирался поговорить с ее мужем, выведут его из равновесия. Пока что он не успел стать достаточно злым или ленивым, чтобы ненавидеть эти маленькие требования гостеприимства сами по себе. Они раздражают его, потому что он считает время своей собственностью, и ему кажется, что его обкрадывают. Ты должен ревностно охранять это странное предположение: «Мое время — мое!» Пусть ему кажется, что он начинает каждый день как законный владелец двадцати четырех часов. Пусть ему представляется тяжелым налогом та часть этой собственности, которую он оставляет на работе, и щедрым пожертвованием — та, которую он отводит на религию. И никогда не позволяй ему усомниться в том, что совокупность времени каким-то таинственным образом принадлежит ему сызмальства.

Здесь перед тобой щекотливая задача. Тебе надо, чтобы он держался идеи, столь нелепой, что даже мы не сумели ее оправдать. Твой подопечный не может ни создать, ни удержать ни мгновения времени, оно дается ему даром; с таким же успехом он вправе считать своими солнце и луну. Кроме того, теоретически он готов всецело служить Врагу, и, если бы Враг лично предстал перед ним и хотя бы на один день потребовал от него такого служения, он бы, разумеется, не отказался. Для него не было бы бременем, если бы главная тягота этого дня состояла в слушании разговоров какой-нибудь глупой женщины. И для него необременительно до разочарования, если бы Враг дал ему полчаса, сказав: «А сейчас иди и делай что хочешь». Задумайся он хоть на мгновение над своей собственной идеей времени, даже он смог бы понять, что он каждый день именно в такой ситуации. Когда я советую тебе лелеять в нем эту идею, это никак не значит, что надо давать ему какой-нибудь убедительный аргумент. Таких аргументов нет. Твоя задача — вроде цензуры. Не разрешай его мыслям касаться этого вопроса. Окружи его мраком, и пусть среди мрака покоится молчаливое, неисследованное и сильное чувство: «Мое время — мое!»

Вообще, чувство собственности всегда следует поощрять. Люди вечно заявляют о своем праве собственности, что звучит одинаково смешно как на небесах, так и в аду. Мы же должны их в этом поддержать. Основная причина современного вызова целомудрию в представлении людей, что они «собственники» своих тел, этих глубоких и опасных владений, где пульсирует энергия, создавшая миры, куда они помещены без их согласия, откуда их можно извлечь по Вражьей воле. Положение такое, словно отец, из родительской любви, назвал малолетнего принца правителем какого-нибудь края, которым в действительности управляют мудрые советники, а тот вообразил, что ему на самом деле принадлежат города, леса, урожаи, как принадлежат ему кубики в детской.

Чувство собственности мы порождаем не только при помощи гордыни, но и при помощи сдвига понятий. Мы учим не замечать разного значения притяжательных местоимений — той отчетливой градации, которую нетрудно увидеть, сопоставив выражения «мои сапоги», «моя собака», «моя горничная», «моя жена», «мой начальник» и «мой Бог». Мы учим сводить эти значения к тому, которое присутствует в выражении «мои сапоги». Даже ребенка можно приучить, чтобы он говорил «мой медвежонок» не в смысле «старый, любимый и живой, с которым у меня совершенно особые отношения» (ибо это именно то, чему учит их Враг, если мы не будем бдительны), а «тот, которого я могу разорвать в клочья, если захочу». Что же касается другого конца шкалы, мы приучаем людей говорить «мой Бог» в смысле, не совсем отличающемся от «мои сапоги», то есть имея в виду «Бога, к Которому я взываю на богослужениях» или «у Которого я так хорошо устроился».

А смешнее всего, что «мое» в полном смысле слова человек не может сказать ни о чем! В конце концов отец наш или Враг скажут «мое» обо всем существующем, в особенности — о каждом человеке. Не беспокойся, они еще узнают, кому принадлежит их время, их души и тела, — уж в любом случае не им. В настоящее время Враг с присущим Ему педантизмом говорит «Мое» на том основании, что Он все сотворил. Отец наш надеется тоже в конце концов сказать «мое» обо всем, но по более реалистической причине — потому, что мы победим.

Твой любящий дядя Баламут.

Мой дорогой Гнусик!

Итак, твой подопечный влюбился, причем наихудшим для нас образом, и в девушку, даже не упомянутую в списке, который ты прислал. Тебе, вероятно, интересно узнать, что маленькое недоразумение между мной и тайной полицией, которое ты старался создать по поводу некоторых неосторожных выражений в одном из моих писем, теперь позади. Если ты надеялся таким образом подсидеть меня, ты просчитался. Ты поплатишься за это, как и за все остальные свои ошибки. А пока я прилагаю небольшую брошюру, только что изданную и посвященную новому исправительному дому для нерадивых искусителей. Она богато иллюстрирована, и ты не найдешь в ней ни одной скучной страницы.

Я отыскал досье этой девушки и в ужасе от того, что обнаружил. Она не просто христианка — она из самых гнусных! Отвратительная, подлая, глупо-улыбчивая, скромная, молчаливая, тихая как мышка, ничтожная как мокрая курица, девственная, истое дитя! Какая гадость! Меня просто тошнит. Ее досье читать просто противно. С ума сойти, до чего мир испортился. В прежние времена мы послали бы ее на арену, на растерзание зверям. Такие, как она, только на это и годятся. Правда, от нее и там было бы мало пользы. Она — двуличная обманщица (знаю я тихих): вид такой, будто готова упасть в обморок при виде капли крови, а умрет, гадюка, с улыбкой на губах. Да, законченная обманщица — выглядит строгой, а сама полна остроумия. Она из тех, которым даже я мог бы показаться смешным! Мерзкая, бесцветная, маленькая жеманница, а готова броситься в объятия этого болвана при первом же зове. Почему Враг не поразит ее хоть за это, если Он уж так помешан на девственности, чем смотреть и улыбаться?

В глубине души Он гедонист. Все эти посты и бдения, костры и кресты — лишь фасад. Пена на морском берегу. А на просторе Его морей — радость и снова радость. И Он даже этого не скрывает. В Его деснице, видите ли, вечное блаженство. Тьфу! Мне кажется, тут нет и намека на ту высокую и мрачную мистерию, до которой мы восходим в Мрачном Видении. Он вульгарен, Гнусик! У Него буржуазная душа. Он заполнил весь мир, весь Свой мир Своими же радостями. Люди целый день занимаются тем, что отнюдь не вызывает у Него возражений: купаются, спят, едят, любят друг друга, играют, молятся, работают. Все это надо исказить, чтобы оно пошло на пользу нам. Мы трудимся в крайне невыгодных условиях. Ничто естественное само по себе не работает на нас. (Однако это не извиняет тебя. Я вскоре собираюсь за тебя взяться. Ты всегда ненавидел меня и дерзил когда только мог.)