Ливонское зерцало - Сергей Михайлович Зайцев

назвать, сколько доспехами. Человек этот с цепкими быстрыми глазами, с тяжёлым пристальным взглядом отличался некоторой мрачноватостью. Николаус отметил короткую, как у барона Аттендорна, бородку, крупный, властный подбородок, загорелое, обветренное лицо — как у любого другого человека, принуждённого проводить много времени под открытым небом. Воин сей казался роста не очень высокого, наверное, потому, что в плечах он был превесьма широк и кряжист. Открытый ворот кожаной рубахи подчёркивал крепкую шею. И трудно было не обратить внимания на ручищи его — мощные, как корни старого дуба. Николаус не имел представления, кто это такой, но сразу почувствовал силу этого человека — силу его духа — и избегал смотреть ему в глаза, избегал за его взгляд без нужды цепляться.

Приобняв Николауса за плечо, барон повёл его к крыльцу:

— Скажу тебе, Николаус, не самое подходящее время ты выбрал для путешествий. Но мы всегда рады добрым гостям. И раз уж ты счастливо до нашего Радбурга добрался, мы не скоро отпустим тебя. Об этом ты сегодня же, настаиваю, напишешь моему дорогому Фридриху.

Когда уж Николаус поднимался по ступенькам крыльца, ему почудился некий свет среди встречающих любопытствующих слуг. Он поднял глаза...

И увидел молоденькую девушку редкой красоты. Он даже вздрогнул от неожиданности, ибо это она — человек среди людей — явила для него свет... так утончённа, так нежна, почти что бесплотна была её красота среди простоты и внешней грубости прислуги. Николаус готов был поклясться, что всего мгновение назад этой девушки здесь не было, а подойти неслышно она не могла — громко бы каблучки простучали; вон у неё какие красивые туфельки на стройных ножках, туфельки с деревянными, звонкими каблучками! И из дверей никто не выходил. Это он видел своими глазами. Девушка чудная, образ которой был ему так мил, образ которой, казалось, уж много лет жил у него в сердце и делал его сердце честнее и чище, будто на крыльях прилетела, или — ей-богу! — выросла из-под земли. Впрочем, скорее всего, всецело занятый разговором с бароном, Николаус не заметил её, стоящую за спиной у высоких слуг.

— Это Ангелика, — услышал Николаус у себя за спиной голос барона.

Она была в шёлковой белой рубашке, подпоясанной под грудью, расшитой по подолу и рукавам (равно как и нарядная вставка на груди) красной и зелёной нитями, в парчовой юбке, протканной серебром и закрывавшей ножки ниже колен, и в белоснежных флорентийских чулочках. Головку её украшала голубовато-дымчатая вуаль...

— Ты, может быть, плохо помнишь её, — всё говорил из-за спины барон. — Она ведь была совсем маленькой девочкой в те поры, когда ты у нас гостил; она ещё играла в куклы, когда вы с проказником Удо уже пробовали подглядывать за эстонскими девушками.

Николаус с усилием отвёл от Ангелики глаза.

— Нет, я хорошо помню её, дядя Ульрих. Она была тогда златокудрым ангелочком.

У него учащённо стучало сердце, хотелось... ах, так хотелось ещё раз взглянуть на красавицу.

Не в силах сдержать себя, Николаус опять оглянулся...

У неё были красивые, распущенные по плечам волосы цвета спелой ржи, широкие брови, не тронутые сурьмой, удлинённое лицо и яркие голубые глаза.

— А сейчас она ангел, — добавил Николаус, почтительно кивнув дочери барона.

— Ангелика, — поправил барон.

Девушка стояла совсем близко от Николауса, смотрела на него и спокойно, с приязнью улыбалась. Будто она знала его тысячу лет.

Николаус даже подумал, что она, может быть, и не ему улыбается, а кому-то, кто стоит рядом — за ним. Он невольно оглянулся. Позади него, кроме барона Аттендорна, никого не было. Впрочем, может быть, Ангелика с приязнью улыбалась отцу.

Барон здесь сказал:

— И все домочадцы, погляди, как рады твоему, Николаус, приезду. Без разрешения оставили свои места. Совсем распустил их добрый Ульрих Аттендорн. Так удачно вышло, дорогой Николаус, что уж близится время обеда. И ты можешь выразить пожелание, юный друг. Какое из любимых блюд перед тобой поставить?

Николаус, впечатлённый красотой Ангелики, не сразу сообразил, что к нему обратились с вопросом. Наконец ответил:

— О, дядя Ульрих! Сколько помню, все блюда у вас хороши... Скажите, как поживает Андреас?

— Андреас уже несколько лет живёт в Риге. Он удостоился чести в числе других образованных мужей заниматься делами епископа — главным образом, перепиской.

В ней была какая-то тайна, заметил Николаус...

— А как поживает Удо?

— Наш озорник и всеобщий любимец Удо уже неделю как гостит в соседнем замке. Поговаривают, что ему приглянулась одна из тамошних юных баронесс. У нашего Удо в последние годы образовалась слабость к прекрасным дочерям Евы. Мне кажется, Удо быстрее бы образумился и возмужал, если б я его женил. Но он о женитьбе и слышать не желает. Бежит от меня, едва я завожу о его женитьбе речь.

Или же впечатление тайны оставляли искусно подведённые глаза?.. А красота, пожалуй, всегда тайна: из ничего берётся и однажды уходит в никуда; вот она есть — и вот её уж нет; ей поклоняются, её ваяют, ей уступают путь, её издалека замечают...

— А как поживает Отто?..

Николаус увидел, как при словах его вдруг побледнело лицо Ангелики, кровь от прекрасного лика ангела так и отхлынула. А у Фелиции, что стояла на пару ступенек выше, лицо потемнело и стало как грозовая туча, в белых, невидящих глазах её словно блеснула молния. Фелиция пошатнулась, её поддержал за локоть тот благородный воин в кожаных одеждах. Лицо его было — камень.

— Отто наш умер, — тихо сказал барон. — Ещё во младенчестве. Как ты мог это забыть?

Николаус обернулся:

— Ах, простите, дядя!.. Я по забывчивости своей растревожил вам рану, самую болезненную из ран... Но кто же был тот мальчик, что играл с нами?

Барон пожал плечами:

— Не помню. Как будто не было никакого мальчика. Разве что кто-то из черни? — дядя Ульрих дружески похлопал его по плечу и легонько подтолкнул ко входу. — Ты не печалься, Николаус. Беда наша давняя. Можно сказать, мы с ней поладили уже, — потом он обернулся к слугам. — Мы поселим гостя в Южной башне.

Глава 11

При пытливом уме глаза спешат осмотреться

apoн приставил к Николаусу слугу по имени Хинрик и сказал, что у Николауса есть достаточно времени перед обедом, чтобы привести себя после долгой дороги в порядок. Хинрика