Чёрный снег: война и дети - Коллектив авторов

через город, мечтали

услышать трамвайный звонок.

Пятнадцатого апреля,

подняв тёмной шторы край,

мы с мамой в окно смотрели

и ждали первый трамвай.

Объяты тревожной мглою,

шептали: «Ну, где же он?»

И вот, заискрив другою,

проехал красный вагон!

Он ехал, гудя мотором,

на стыках рельсов стуча,

с тем милым шумом, в котором

живой Ленинград звучал.

Я радостью просто взорвался

и деда начал будить:

«Вставай! Ведь ты собирался

приятелей навестить.

Вчера ты мечтал, как встанешь

и тихо пойдёшь на трамвай,

назло дистрофии дотянешь.

Трамваи пошли! Вставай!»

Но он спал, спокойно, без храпа,

хотя и лежал на спине.

А мама вдруг крикнула: «Папа!..»

Потом простонала: «Нет… Нет!..»

Погладила лоб его стылый,

сказала: «Пусть спит… Не мешай…

Его уже смерть посадила

в свой чёрный трамвай…»

«Сегодня «умники» с апломбом говорят…»

Сегодня «умники» с апломбом говорят,

что надо было сдать фашистам Ленинград.

Тогда бы не было трагической блокады,

напрасных жертв, руин и прочих бед осады.

Мы, дескать, зря из немцев варваров творим —

ведь не разрушили они Париж и Рим.

И град Петра, «полнощная Пальмира»,

открытым городом спокойно ждал бы мира.

Душа блокадника обидою горит:

да полно, русский ли такое говорит!

Иль он забыл страницы прошлого святые?

Вовек пощады не просила мать Россия.

За честь и волю стоя насмерть,

города врагу ворот не открывали никогда!

Могли ли мы не быть верны заветам гордым

и город Ленина предать фашистским ордам!

Пускай бы «умник» эту дикость повторил

на Пискарёвском, над безмолвием могил.

Боюсь, что мёртвые в своей земной постели

такого бы кощунства не стерпели

и все восстали раньше Страшного суда,

чтоб очернителей низвергнуть навсегда.

Да, если б сдались мы, то не было б блокады,

но не осталось бы тогда и Ленинграда!

«Стереть с земли его, – был Гитлера приказ, —

а населению – концлагерь, пули, газ».

Фашисты чётко волю фюрера вершили.

Не миллион бы здесь погиб, а все, кто жили!

И пусть простят меня за громкие слова,

но если б сдáлись мы, то пала бы Москва.

Не меряйте днями блокаду

Не меряйте днями блокаду —

масштаб измерений не тот.

В кошмарах блокадного ада

и время замедлило ход.

Под рухнувшими небесами,

на стонущей в муках земле

минуты казались часами,

а день стоил несколько лет.

В декабрьскую мёрзлую темень,

голодным надеждам назло,

ночей метрономное время,

как будто дистрофик, ползло.

А смерть, торопясь, собирала

добычу в свой чёрный ковчег —

той страшной зимой умирало

в минуту по пять человек!

О, эта зима-морози´на!

Она показалась длинней,

чем все вместе взятые зимы

с Адама до нынешних дней.

Застывших минут баррикады

слились в Пискарёвский гранит…

Не меряйте днями блокаду,

пусть память минуты хранит!

Минута была как награда,

как лишний шажок в бытиё.

Не меряйте днями блокаду,

сочтите минуты её!

Сочтите, чтоб золотом высечь

в граните, на всю глубину.

Один миллион триста тысяч

наполненных смертью минут!

Пусть вечно на глади гранита

нули – словно сдавленный стон:

за эти минуты убито

блокадой один миллион.

Один миллион ленинградцев,

презревших пощаду в плену

и выбравших жребий сражаться,

борясь до последних минут!..

Июльской грозы канонада

гремит над местами боёв.

Не меряйте днями блокаду,

сочтите минуты её!

Всей скорби слезами не вытечь,

всей славы в граните не высечь,

но страшную эту войну

потомки не раз помянут

и в ней миллион триста тысяч

блокадных бессмертных минут.

«Мы не хотели с немцем драк…»

Мы не хотели с немцем драк,

но видя, как он копит силу,

мы обещали, сжав кулак,

что если к нам полезет враг,

то здесь найдёт свою могилу.

Но Гитлер вздумал пренебречь

тем, что врагу мы предвещали.

Пришлось фашистам в землю лечь.

А вот могилы их беречь

мы никому

не обещали!

* * *

Как автор очерка о Молчанове и как ведущий нескольких его концертных программ с особым волнением открываю подаренную мне им авторскую книгу «Мы родом из блокады» и перечитываю (уже в который раз!) добрые слова в свой редакторский адрес: «Николаю Николаевичу Сотникову – земляку-ленинградцу, другу-единомышленнику, коллеге-стихотворцу, литературоведу-исследователю (в том числе и моего творчества). Это пока наиболее полное издание моей памяти блокадной – горькой и отрадной. 08.09.2007. Анатолий Молчанов».

Н. Н. Сотников

Ратник земли Псковской

Прежде мы знакомы не были, правда, несколько раз в подшивке еженедельника «Литературная Россия» мне встречались его стихи. Какого-то ошеломляющего впечатления они на меня не производили, но притягивали, словно магнит, своей твердостью, основательностью. «Вот поэт, который себе не изменит!» Такой главный предварительный вывод я не мог не сделать.

Работал я тогда старшим редактором реакции художественной литературы «Лениздата», предпочитая преимущественно литературу поэтическую. Не стану вдаваться в слишком специальные вопросы. Скажу лишь о том, что меня не могло не поразить – это была книга рабочего человека. Боюсь отвлекаться, но об одном не сказать не могу. Он быстро и усваивал и осваивал десятки рабочих специальностей. Бывает, что рабочий человек обладает какой-то особенной, удивительной силой. Силушки у Евгения Борисова действительно хватало, но были и склонность, и умение освоить новое дело: ведь сила сама по себе может носить и разрушительный характер, что с юмором и досадой сумел показать в своём очень необычном рассказе С. Г. Скиталец. Даже название этого рассказа – «Несчастье» и девиз главного героя – «Бедствую!» перекликались между собой: силы у мастера на все руки было столько, что он каждый раз быстро умел перепортить и материалы, и