Домик окнами в сад. Повести и рассказы - Андрей Александрович Коннов

и нервозности Анатолича, а когда огляделся, то увидел: здесь в скоплении нарядных людей – полно моих собратьев, не таких красивых, как я, но и не дурных собой! И к каждому приставлены по два человека, и ещё несколько с ними. А мы-то с Анатоличем вдвоём только…

Тут сзади послышалось хрипловатое:

– Ну, привет! С праздником! Надеюсь, мы не опоздали? – это подоспел Миша, как я понял. В светлой новой рубахе и вельветовых брюках тёмно-синего цвета. С ним ещё стояла и мило улыбалась миниатюрная женщина с мальчишеской стрижкой и сумочкой на плече.

– Ну, слава Богу! – облегчённо выдохнул Анатолич и, тут же, словно дожидались только Мишу и женщину, все пришли в движение, колонна тронулась, заплескались на ветру флаги, засверкали речными блёстками Анатоличевы медали на груди.

– Какой ты сегодня торжественный, Серёжа! – с почтением произнесла женщина, и я скумекал, что у Анатолича есть, оказывается, ещё одно имя.

Меня медленно и бережно несли Миша с Серёжей Анатоличем в тесной толпе, отставив локти свободных рук, чтобы, ненароком, кто-то не задел и не нарушил моей торжественной красоты.

На ходу Анатолич негромко и возмущённо жаловался Мише:

– Никто не пришёл! Разве это порядочно? Ведь у каждого в семье, кто-то воевал, кого-то убило! И этот венок – в память о них, на могилу их родных, в том числе! Профком денег на банкет не выделил, видишь ли! На банкет после мероприятий… В прошлом году, как сказали, что деньги дадут – отбою от желающих выпить-закусить на халяву не было! Десяток записалось, и все пришли! А теперь! – и он грустно покачал головой и махнул рукой.

– А у вас же ещё один «афганец» работал, он-то чего не пришёл? – с недоумением спросил Миша.

– Он в апреле умер… От сердечной недостаточности, – с грустью ответил Анатолич.

На неширокой, щедро поливаемой горячими солнечными лучами площади, было полно людей и моих собратьев – венков. Кое-кого я знал: из нашей конторы. Но не такие – большие, пышные и красивые, как я.

И вот, загрохотала маршем музыка, строем прошагали одинаково одетые люди под знамёнами. Вышагивали они чётко, слаженно и браво. За ними, под громкий комментарий, неизвестно откуда доносящийся, уже не так дружно и браво, зашагали какие-то учащиеся, но тоже одинаково одетые, в одной парадной коробке – даже в касках…

– Плохо идут, – негромко пробормотал Анатолич.

– Не придирайся, Серёж, – возразила ему женщина, – они ещё молодые мальчики, научатся.

– Научатся! – с тоскливым вздохом согласился Серёжа Анатолич.

После парада провезли по площади, под громкие аплодисменты, стариков в открытых машинах. А медалей у них было столько, что не сосчитать. В ответ на аплодисменты и выкрики: «Ура!», они смущённо улыбались, и вяло махали руками с зажатыми в сморщенных кулачках букетами гвоздик и тюльпанов.

А затем, собравшийся и неподвижно стоящий народ, (только с ноги на ногу переминались) – вдруг всколыхнулся слегка, точно морская поверхность, когда бриз внезапно налетает, и пришёл опять в движение. Миша и Серёжа Анатолич подхватили меня и, влекомые неведомыми мне целями, опять куда-то понесли в тесной, разноголосой людской толпе. Женщина налегке шагала, чуть приотстав, и говорила усталым голосом в спины Миши и Анатолича:

– Мальчики, ещё одну тягомотную казённую речь слушать возле Вечного огня! Вы хотите?

– А что делать!? Надо другу помочь! – ворчливо отозвался Миша.

А Анатолич, вдруг, заявил:

– Я знаю, что делать! Мы сейчас аккуратно выберемся из толпы и отнесём венок к Братской могиле на старом кладбище! Там похоронены простые солдаты, а не старшие офицеры и «особисты», как у Вечного огня! Как будто, между ними разница есть. Те – плебеи, их в общую яму… А эти – белая кость! Каждому могилка отдельная!

И они, эти диссиденты, аккуратно выбрались из плотного людского потока и быстро понесли меня по второстепенным, поэтому, пустым и тихим улицам, на какое-то старое кладбище.

Оно оказалось не очень далеко от площади, где ещё недавно ревел трубами, грохотал барабанами, звенел чёткими шагами людей в одинаковых одеждах, парад. И было здесь тихо, прохладно, и скорбью был пропитан воздух… Печаль и покой, навеки поселившийся здесь, окутывали пространство с множеством могил, крестов и обелисков над ними. Ветви высоких старых деревьев плавно колыхались, застилая сияние золочёного купола небольшой церквушки, и никакой толпы вокруг.

К Братской могиле с высокой стелой вела асфальтная дорожка, и Миша с Анатоличем, несли меня спокойно, молча и торжественно. И говорливая женщина – тоже примолкла, почувствовав атмосферу, царившую вокруг.

Возле стелы собралось много моих собратьев-венков, а возвышение перед ней, поросшее молоденькой, нежной травкой, было сплошь покрыто букетами тюльпанов, крашеными пасхальными яйцами, веточками полураспустившейся сирени. Кое-где попадались конфеты, ломтики кулича, а у подножия стыдливо притаилась, среди живых цветов, чарка, наполненная водкой и прикрытая кусочком чёрного хлеба. Несколько старушек в новых косыночках и опрятных праздничных блузках, собрались в кружок поодаль и переговаривались тихо и печально. Меня внесли на постамент, аккуратно подвинули моих собратьев, освободив местечко, прислонили к мраморному основанию, поправили цветы и ленточки и постояли немного, замерев, склонив головы, и перекрестившись.

– Вечная память, – тихо произнёс Анатолич, и его спутники откликнулись той же фразой.

– Вы откуда, ребята? – спросила одна из старушек.

– Из Риги, – ответила женщина.

– У вас здесь, кто-то похоронен? – удивлённо поинтересовалась вторая.

– Нет, – объяснил Миша, – мы из Риги давно переехали… Просто принесли венок.

– Какой красивый венок-то! – одобрила первая старушка.

И все трое, не спеша, удалились, оставив меня с моими собратьями торжественно стоять и еле слышно перешёптываться искусственными цветами, в которые мы убраны, колыхаемыми дыханием майского ветерка.

Наступила прохладная ночь, давно угомонились птицы, поселившиеся на лето в кронах высоких старых деревьев, отбухал праздничный салют… На смену его разноцветной россыпи, зажглись настоящие яркие звезды в высоком, тёмном, бездонном небе. И тишина неземная окутала всё вокруг. И вдруг, словно бы из ниоткуда, а может быть, спустившись со звёзд, стали появляться люди, призрачные и лёгкие, словно тени… Этих людей становилось всё больше. На них были измятые, грязные шинели и шапки, продырявленные, обожженные, с ржавыми, заскорузлыми пятнами. А кто-то – в одной гимнастёрке и в штанах, некоторые в перепачканных бинтах… Кто-то вообще, босиком, в одном исподнем, грязном, окровавленном… У некоторых отсутствовали рука, или нога. Но безногие свободно передвигались, словно эльфы парили в воздухе, а безрукие не чувствовали никаких неудобств. А кто-то, бережно держал в руках искромсанную голову, и голова его печально и загадочно улыбалась.

Словно лёгкий выдох, словно молоденькая листва под потоком воздуха, вдруг зашелестел разговор этих людей:

– Смотри-ка, нас всё ещё помнят!