Иллюзия чистого листа - Дмитрий Владимирович Ледовской

вспоминали. Чувство досады за ситуацию у меня было, но все же я не жалел, что не ступил тогда на лед, и никому потом эту историю не рассказывал.

Я почти дошел до Невского проспекта, когда у меня зазвонил телефон. Пока я его доставал, мне примерещился тот мужичок с собакой в толпе. Пригляделся – показалось.

– Привет, Олежонок, – услышал голос Алены, которая, поприветствовав меня, тут же веселым голосом упрекнула меня, что, дескать, уже вторая половина дня, а ты мне не звонишь.

Она меня почти с первого дня называет Олежонок. Больше никто никогда меня так не называл. Я ей ответил, что все в порядке, с утра закрутился с делами в квартире, а сейчас вот решил пройтись по свежему воздуху, если воздух мегаполиса можно назвать свежим. Во всяком случае, не квартирным.

Алена начала мне рассказывать про свою учебу, про подготовку к зимней сессии. И пока она щебетала, я понял, что мне ее не хватает, ее присутствия, что я соскучился. И она в конце разговора изменившимся голосом сказала, что тоже скучает, ждет встречи. Я попросил ее приехать, как сможет, в какие-нибудь ближайшие выходные, сказал, что целую. А она ответила, что тоже меня целует. Отключив телефон, я почувствовал грусть. Окружающий меня город помрачнел, как-то внезапно порастерял последние краски. И вот в таком внутреннем меланхолическом состоянии я вышел на Невский проспект. Домой идти не хотелось, а само собой решилось еще побродить по городу, пока тоска не развеется и не оставит в покое внезапно нахлынувшая хандра.

Ничего вокруг не замечая, я некоторое время брел по Невскому проспекту среди вышагивающих по своим делам прохожих. Ноги вывели меня к реке Мойке, потом повернули, и я медленно без всякой конкретной цели пошел вдоль реки. Я ни о чем не думал, шел в грустном забытье. Но это только в этот момент. Обычно я даю волю своему воображению и мысленно рисую перед собой фантазийные картины, какие-то жизненные ситуации, иной раз совсем фантастические. Например, я вдруг ощущаю себя самым могущественным человеком в мире. Мимо проносятся люди и машины, но никто не удостаивает меня даже взглядом, не хочет уделить даже малейшего внимания, потому что думает, что я обычный человек. Но я то знаю, что являюсь центром этого мира, и, если мне заблагорассудится, то могу враз изменить жизнь этого города, населяющих его вот так вот просто бегущих мимо людей, сделать так, что все они будут заискивать передо мной, пытаться исполнить все, что я захочу, дабы заслужить хотя бы взгляда, мимоходного моего внимания. Все будут понимать, кто для них самый главный, самый важный человек, от которого зависит все, существование, стиль жизни, их самих и всех, кто им дорог. Я начинаю замечать для себя, что мой вид при этом меняется. Я важно и степенно вышагиваю по улице, мои движения становятся вальяжно-плавными, взгляд мудрым, всепонимающим, как бы таящим в себе знание о том, как все вмиг может измениться, стоит мне только захотеть. При этом я знаю, что ничего менять не собираюсь. Потому, что не хочу. И только в этом все дело, просто в отсутствии такого желания.

Так продолжается до тех пор, пока какое-нибудь резкое движение в толпе, сигнал автомашины или что-то подобное не вырвет меня из этого погружения в себя, фантазийное наваждение исчезает. Я понимаю наивность и даже детскость этих мыслей, но ничего с ними не могу поделать. Они как внезапно нахлынули, так и ушли.

Могу мысленно переконструировать место, в котором нахожусь в данный момент. Например, увижу некомфортный сквер или парк и начинаю фантазийно обустраивать дорожки, ставить вазончики с цветами. Вот там вот разместится фонтан, а там удачное место для скамеек.

Примерно еще два часа я прошагал по улицам, бездумно сворачивая то на одну, то на другую. И тут увидел, что нахожусь на Моховой. Огляделся, рядом столовая, почувствовал голод и зашел. В столовой я взял тефтели с пюре, салат из свеклы и компот из сухофруктов. Пока ел, понял, что невкусно. Я вообще заметил, что в наших столовых редко, когда бывает вкусно. Они будто выполняют функцию простого набивания желудков. Съел человек что-то, даже вкуса не поняв, утолил голод и ушел. Мне кажется, это неправильно.

После столовой я сразу пошел домой. Зашел в квартиру, ноги, только миновав порог, внезапно стали тяжелыми, и только в этот момент я понял, как устал. Сняв верхнюю одежду в прихожей, я прошел в комнату и переоделся в свой черный спортивный костюм, который когда-то купил для бега или езды на велосипеде. Затем лег на диван, включил телевизор и не заметил, как после протяженной прогулки задремал.

Дремал я недолго, проснувшись, пошел в ванную комнату ополоснуть и освежить лицо.

В ванной включил холодную воду и в неярком освещении посмотрел на висящее передо мной старинное зеркало. По краям зеркального овала чернели многочисленные точки, свидетельствовавшие о старости или о плохом хранении зеркала, возможно, о том и другом одновременно. Зеркало было заправлено в позолоченную раму, подобной тем, в какие вставляют картины. Рама была потертой, покрытой мелкими трещинками, представляла собой переплетение золотистых лилий. В целом, зеркало создавало впечатление детища кропотливой и трудоемкой работы хорошего мастера, выглядело добротно, богато и вычурно. Поразглядывав этот любопытный предмет, я склонился над раковиной и пригоршнями воды охладил себе лицо, смывая сонное состояние. Постояв так согнувшись, я еще раз сполоснул лицо, взял с крючка на стене полотенце и хорошенько вытер физиономию, ощущая, как проходит сон, и приходящую свежесть.

Повесив полотенце на крючок, я снова взглянул на себя в зеркало.

Проявившуюся перемену я заметил не сразу. Но, когда она выплыла на поверхность, я поначалу не понял, в чем дело. В зеркале я стоял, опершись на раковину обеими руками, и вглядывался в свое отражение. Вроде все то же самое, но ощущение произошедшей метаморфозы меня не продолжало покидать. Я все понял, когда встретился сам с собой глазами. И в тот же момент отпрянул от зеркала и выбежал из ванной комнаты, задев и уронив с крючка полотенце. Это было настолько ошеломительно и странно, что я опомнился только в большой комнате, где очутился в мгновенье ока.

Лишь остановившись у окна, будто бы ища у открывшейся улицы поддержку для себя, я смог обдумать и понять увиденное. Определенно, то, что смотрело из зеркала на меня, был не совсем я. Практически во всем это было, конечно, мое отражение. Но единственной деталью, заставившей меня выскочить из ванной,